|
— Я помру, все забудут, ничего из старого помнить не станут, что было, как было… — сказал он как-то у нашего костра в вечернее время, когда всё сделано, душа ни о чём не болит, — лучшее время для разговоров. Мыслил старик чётко, был философом, пожил на земле, повидал жизнь. Она, жизнь, везде объёмна и многомерна. Жил он теперь в горах один со своей немощной старухой, его олени были последними оленями в его племени, больше уже никто не хотел заниматься этим хлопотным делом, отрываться от дома, от магазинов с винными полками, от общества. — Мало стало оленей, шибко мало… Время шло, мы ходили друг к другу в гости. Чаще он бывал у нас, охотно пил чай, ел нашу кашу. Раза два он приносил нам сушёного оленьего мяса, слегка подкопчённого, оно было вкусным. Мы с удовольствием ели его с мягкой и сочной черемшой. Меня удивляло, с какой скоростью старик обретал язык. Он рассказывал и рассказывал, и мне сегодня очень жаль, что я почти ничего не записал тогда из его рассказов. Даже тупой карандаш лучше самой острой памяти, память — вещь ненадёжная. И всё же один его рассказ я, хоть и отрывочно, но записал тогда ещё, слишком он показался мне необычным. Мы уже поджидали наших товарищей, они должны были прийти завтра-послезавтра. Как ни хорошо было это сидение в горах, движение привлекало нас больше, в движении счастье путешественника. Мы уже с понятным нетерпением ждали наших коллег. В каждом разговоре с Дамдином, так его звали, лучше сказать — таково было его имя, мы уже чуточку прощались с ним. Всё, как в жизни — встретились и разошлись. Собственно, прощался я, Серёже было не до Дамдина… У него не получилось контакта со стариком, у меня он был полным. Намолчавшийся старик пытался выговориться, высказать всё, что он не успел высказать в жизни, что таил в себе, исповедаться обо всём, что было для него важно и что он уже не мог отложить на потом. Он подолгу оставался у нашего костра, особенно тогда, когда не было рядом моего дружка. Часто он уходил к своему чуму, к своей старухе, когда в небе уже загорались яркие горные, южные звёзды. Я провожал его, он шёл со своими оленьими лайками, крупными собаками, на которых орочон почти на обращал внимания. Так мне казалось. А тут он сказал: — Мой караул. От мишка-медведь меня берегут. Когда хара-гюрёген близко, сразу скажут… Звёзды в небе разгорались. С юго-запада на северо-восток шустро мчался какой-то спутник, то вспыхивал ярко, то погасал. Старик заметил мчащуюся в небе искру. — Как волки бегают в небе, — сказал он. — Много их стало, тесно звёздам в небе… — 60 —
|