|
И старикашке в зеленой шляпе тоже: «Менять? Вы — менять? Смотрите! Глазейте! Квартира что надо!» Клава рывком распахнула дверь в комнату, первой вбежала в нее и оглянулась так, словно прощалась с уютной своей квартирой, в которой она выросла, — но внезапно увидела себя в зеркальной створке гардероба. Были по-прежнему красивы разметавшиеся ее волосы; глаза были по-прежнему яркими, а ноги быстрыми и легкими, — но Клава ужаснулась. Она впервые увидела себя такой, какой и все видели ее, когда она была в ярости. «Этого еще не хватало! — как обычно, подумала она. — Единственное, что у меня есть, красота, пропадет теперь из-за нее, из-за матери?» Клава стала быстро приводить в порядок глаза, чтобы были спокойными, погладила щеки, чтобы не осталось следов напряжения, прибрала волосы, чтобы они спускались густой, но теперь уже тихой прядью, и туго запахнула халатик. И тогда только услышала, что мама плачет. Не отвечает ей бранью на брань, не замахивается на нее, не трясет кулаками, как всегда. Стоит, плачет, вытирая слезы рукой. Трудный день выдался Клаве Керунде, королеве Семи ветров. Она почувствовала, что тоже сейчас заплачет, и не навзрыд, как она умела, а непривычно для себя заплачет — тихо, горько… Но прежде чем пуститься в слезы, на последнем витке взвинченности, выставила она незнакомца в зеленой шляпе за дверь, да так ловко, что он и опомниться не успел. И уж потом дала волю слезам — они успокаивали ее и смягчали. Она больше не думала о том, как она выглядит, и потому не знала, что была красивой в этот момент, как никогда. Тамара Петровна от души любовалась дочерью и винилась перед ней: — Это я виновата, я объявление злосчастное написала… — Объявление? — улыбнулась Клава сквозь слезы. — А я услышала «заявление», я думала — милиция, я думала — всё! — Тут Клава испугалась, что выдала себя, но мама этой ее оплошности не заметила. — А дядька-то, дядька! Глаза выпучил, обменщик! Думает, куда он попал, а? У, морда! — Да он чем виноват? — А чего он с такой физиономией по домам ходит, людей пугает? У него и менять-то, наверно, нечего! Потом Тамара Петровна и Клава сидели на тахте, обнявшись, и так им было хорошо вдвоем! Ну что на них нашло, что это было такое, отчего они так жестоко и безвинно страдали? «И что же я из-за кольца какого-то чуть дочь свою не погубила?» — думала Тамара Петровна и признавалась: — Я ведь тоже… Я ведь тоже ноги поджимала, когда мама полы протирала. Я тоже, бывало, ноги подожму, а мама, твоя бабушка, все ругает меня, ругает, говорит: «И что из тебя вырастет, лентяйка, белоручка, бессовестная, бесстыжая!» — 70 —
|