Розенкрейцерское просвещение

В 1640 г. собрался наконец Долгий Парламент. Его члены были возмущены тем, что на протяжении многих лет их отстраняли от государственных дел, недовольны внутренней политикой монархии и — в еще большей сте­пени — политикой внешней, ориентировавшейся на «бес­честный мир, в то время, как протестантизм за рубежом клонился долу». Добившись казни Страффорда, этот парламент, как тогда думали, нанес окончательный удар «тирании». Людям показалось, что начинается новый пе­риод человеческой истории. В воцарившейся атмосфере восторженного энтузиазма мысли легко обращались к самым смелым проектам — подумывали и о всеобщей реформации образовательной системы и религии, и о «прогрессе учености», который можно будет использо­вать на благо человека.

Именно Долгому Парламенту Сэмюэл Хартлиб адре­совал свою утопию, «Описание Славного Королевства Макария. Он сам именовал это произведение «вымыслом», как бы уподобляя его «Утопии» Томаса Мора (из кото­рой заимствовано название «Макария») и «Новой Атлан­тиде» Фрэнсиса Бэкона. «Вымысел», или ludibrium, Хартлиба (последний термин он никогда не употреблял) представил вниманию читающей публики еще одну из тех фантастических стран, особенно популярных в эпоху ро­зенкрейцерства, где все разумно организовано, чаемый «про­гресс учености» уже произошел, повсюду, как в раю до грехопадения, царят мир и счастье. Однако рекоменда­ции Хартлиба отличались куда большим практицизмом, чем все, что предлагали более ранние утопии. Он думал не только о грядущем Тысячелетнем царстве, но, например, о законодательной реформе, к осуществлению которой парламент мог бы приступить непосредственно попрочтении его труда. И даже выразил уверенность в том, что ныне действующий парламент «еще до окончания своих полномочий <...> заложит краеугольный Камень миро­вого счастья».

В тот волнующий исторический момент, когда Англия представлялась многим избранной страной Иеговы, при­званной восполнить изъяны всего сущего, когда впервые забрезжила надежда, что именно здесь вымышленные рес­публики и незримые коллегии обретут реальность, Харт­либ написал Коменскому, настойчиво приглашая его прие­хать и вложить свою лепту в великий общий труд. И хотя это приглашение исходило не от парламента, государст­венные мужи отнеслись благосклонно к идее вызова в Англию Коменского и Дюри (ему тоже было послано ана­логичное письмо). В проповеди, прочитанной перед чле­нами парламента в 1640 г., священник упомянул Комен­ского и Дюри как двух философов, чьи советы могли бы оказаться полезными для будущих реформаторов. Коменский в далекой Польше отнесся к этому предложению с восторгом: он уже видел себя специальным уполномочен­ным парламента, перестраивающим английское общество в некое подобие Бэконовой Новой Атлантиды.