|
И она успела, клянусь Одином и Фригг! Это рыжее чудо постигло все мои наивные тайны в то же мгновение… … каждое мгновение вот уже много месяцев подряд я слагаю песню, самую лучшую, самую искреннюю вису. Я нем, и тебе никогда, никогда не услышать её из моих уст, о, Солиг, моя дорогая. Так, сам того не желая, я обделяю тебя, Солиг, обделяю тем светом и теплом, что способна исторгнуть моя душа. Я погружаюсь в ночное небытие с твоим сладким именем на устах, я открываю глаза ранним утром – первое из слов, что я произношу – Солиг! Родная, милая, единственная. Я верю, я чувствую, что всё это лишь робкая тропинка к тому безумству, что я ещё совершу в твою славу. Ты же дашь мне такие Силы, о которых можно только мечтать, силы жить, способность творить, выдумывать сказочные небылицы, которым, может, станут верить люди, если им поведать, как может быть полна и прекрасна жизнь… И всё это ты, всё это из-за тебя, Солиг! – Зачем ты играешь со мной, Инегельд! – прошептала Солиг как-то раз. Разве я посмел бы играть с тобой, рыжекудрая волшебница. Знаешь ли ты, что никому до сей поры я не целовал коленей, да, можешь не сомневаться. И ни перед кем еще я не испытывал такого стеснения и преклонения, видишь – мне удалось превозмочь эту юношескую стеснительность, и я коснулся-таки девичьего колена губами, ощутив солоноватую кожу и подрагивающую синюю жилку. И поверь, если бы не твои слова, я не прекращал бы её целовать, то, умиротворяя перестук сердец, то, напротив, возмутив его до предела. Твой взгляд, касание твоих одежд ненароком… И сладостная нега охватывает всё моё естество, едва я только поймаю легкий ветерок твоего дыхания. Мне много дней снится один и тот же сон. Туманное поле, красное огромное солнце закатывается за гору, сверху донизу поросшую пушистым лесом… А я прижимаю тебя крепко-крепко, обнимаю, покрывая поцелуями лицо и шею, и плечики, и эти руки, и шепчу: “На что мне мир без Тебя, любимая! Зачем мне этот мир?” Я так долго ждал тебя. Тебя одну, непохожую ни на кого, единственную из всех женщин, понимающую без слов. Я молчу, потому что мысли пусты и невыразительны, если не смотреть в глаза. И всё-таки внемли мне, Солиг, внемли же мне, немому. И я не совру ни единой мыслью, ни единым непроизнесённым словом. – Нет, не торопи меня, Инегельд! – отвечала Солиг. – Ты видишь кругом совсем не то, что чувствую я. Да, она видела мир “тёмными” глазами, и она пела о том, завораживая душу и рассудок. Как я мог её торопить? И кто я был для Солиг? И кем она была для меня? ... Предоставленные самим себе, события текут от плохого к худшему – надо было давно покинуть это мёртвое селение, приближалась осень… — 190 —
|