|
– Ты, должно быть, желаешь узнать, почему на весь хутор только мы с Солиг, да ещё пара семей… Он тоже скоро переберутся подальше от моря, останемся мы – нам некуда бежать. Не знаю, правда это, или нет, когда я была еще молода, и даже священник поглядывал мне вслед, случилось моему брату приютить у себя мальчика. Он, к слову, был отмечен той же печалью, что и ты, странник, людей дичился, а Торвальду помогал из благодарности. Привязался, точно собачонка, брат спас мальца – пусть зачтётся ему это на Страшном суде… Пламя алело, послушные моему знаку альвы трудились на славу, подхватив раскаленный клинок клещами, я погрузил его в раствор, и запахи трав клубами заволокли кузню. – Ты ладно работаешь, парень! – похвалила старая Берта. – Брат тоже знал свое дело. Вот, однажды, и довелось ему подковать – прости меня, Господи – осьминогого скакуна. А владелец-то коня возьми, да подари брату кольцо, больно понравилось ярлу искусство, а вернее – тот мальчонка, что немой при кузне обретался. Сменялись. Сама-то я на сносях была, она, Солиг и родилась. Не след Торвальду от язычника подарок принимать, я бы отговорила брата, да пожадничал – принял подарок. И вот с той поры как пирушка, или тинг, всё-то Торвальд о скакуне чудесном рассказывает, да перстенёк показывает. Многие желали тот перстень купить – никому не продал, уверовал, что может заклад этот большее богатство принести, – посетовала старая Берта. – Как ни хранил Торвальд Одинов дар, а пришлось расстаться с ним. Повадился по осени на хутор ходить жадный датчанин. Едва зерно соберём – даны тут как тут. Ловок их корабль по фьорду пробираться. Мужчин, кто помоложе – раз за разом истребили. Девок портили, одну Солиг и не тронули за то, что “тёмная” она, и суеверие старое иногда на пользу оборачивается. Хотел Торвальд откупиться от злодеев – вот тогда он перстень и отдал. Одну осень даны не появлялись, народ оправился, вздохнул свободно, да через год уже не обошлось. Брат, правда, этого не видел, прибрал Господь душу его на небеса… Вот и опустел хутор. Мы последние тут, и деваться нам некуда. Старая я, век доживаю, помру скоро… – А Солиг – кому она, слепая сдалась? – может, спросила, а, то и, просто, изрекла старуха горькую истину. – Зачем так, матушка! – почти простонала Солиг, мы и не заметили, как девушка добралась до кузни. – Никто доселе не мог знать, что она за Человек! И, вдруг, немому только слепая и суждена? – подумал я, зло приложив молотом раскалённое железо. – Ты хочешь остаться? – изумилась девушка. – Я не брошу вас, – яростно сверкнула мысль, озарив лишь на миг потаённые думы. — 189 —
|