Месть еврея

В будуаре, обитом голубым бархатом с серебром, на мольберте завернутый в занавес во всю высоту стоял портрет. Самуил зажег свечи двух канделябров, стояв­ших на камине, передвинул мольберт к свету и открыл портрет. Валерия, как живая, предстала его глазам, та­кая, какой он видел ее в ту незабываемую минуту: в белом воздушном платье, с пучком цветов на коленях, с васильками в пепельных волосах, радостно ему улы­бающаяся.

Глубокий вздох вырвался из его груди.

— И ты тоже теперь не такая, какой была прежде,—• прошептал он.— Где то выражение простодушного до­верия и спокойной чистоты, которое отражалось в твоих синих глазах? Жизнь и страсти стерли его. Но какое преступление могла ты совершить, если муж тебя бро­сил? Ужели ты изменила Раулю так же, как прежде отказалась от меня и забыла? Какая гроза пронеслась над твоей головкой? Что сделало из тебя ту тень преж­ней Валерии, которую я вчера встретил?

Накануне экипаж его встретился с коляской, в ко­торой он увидел Валерию до того изменившуюся, что он положительно не верил своим глазам. Глубокая пе­чаль туманила ее лицо, глаза смотрели мрачно и суро­во, горькая складка легла вокруг ее рта, который, бы­вало, так весело улыбался. Она тоже узнала его, но тотчас же враждебно отвернулась и закрылась зонти­ком. Лицо Самуила вспыхнуло при воспоминании об этом проявлении враждебного чувства. Он порывисто задернул занавес, повернулся и, взяв один канделябр, отнес его в свою прежнюю спальню. Там он поставил его на стол, придвинул два кресла и, сняв с алькова Распятие из слоновой кости, положил его на Евангелие. Едва окончил он эти приготовления, как легкий стук в дверь возвестил о приходе священника.

— Какой кокетливый уголок устроили вы себе, мой милый друг. Это гнездышко хорошенькой женщины,— сказал тот улыбаясь.

— Эти комнаты предназначались не для меня, а для моей бывшей невесты, теперь княгини Валерии Орохай,— ответил Самуил, пододвигая кресло своему посети­телю.— Движимый своей безумной и неизлечимой лю­бовью, я храню воспоминание о мимолетной любви. Здесь, где я надеялся жить счастливо с женщиной, ко­торая, так сказать, толкнула меня на путь зла, я и хо­чу, отец Мартин, открыть вам свою душу. Перед этим символом Искупления, веру которого принимаю,— он по­ложил руку на крест,— я надеюсь на Его милосердие и прощение, хочу исповедовать свои грехи.

— Говорите, сын мой,— сказал священник, осеняя себя крестным знамением.— Милосердие Божье беско­нечно, и нет такого преступления, которого не искупи­ло бы раскаяние.