|
— Нет, нет, Рауль! Обещай мне бросить любовные похождения, которые могут погубить тебя. Старайся, напротив, примириться с женой и привлечь ее к себе, не взирая на неудовлетворенную любовь, ища спокойствия в честной мирной жизни и в исполнении своего долга. Затем, навещай меня как можно чаще. Видеть тебя теперь мое единственное счастье, и я чувствую, что недолго буду им пользоваться. Твой отец зовет меня к себе, силы мои слабеют с каждым днем, и я знаю, что дни мои сочтены, — Матушка, не говорите о разлуке. Что станется со мной, одиноким, покинутым, никем не любимым,— воскликнул вне себя Рауль.— Нет, нет, ты не можешь, ты не должна умирать, а я не в силах перенести потери всего разом. Испуганная отчаянием сына, княгиня откинулась, бледная, на подушки, а Рауль бросился к ней: — Тебе худо? — Нет, дитя мое, но горе твое при мысли о разлуке сильно взволновало меня. Если бы от меня зависело, разве я покинула бы тебя? Успокойся, дитя мое, мы должны покориться воле Создателя. Впрочем, смерть не есть разлука навеки; душа, отделившись от тела, начинает жить иной жизнью, и моя любовь переживет мое бренное тело. Я буду с тобой, буду видеть тебя, и может быть, ты будешь это знать и чувствовать. Рауль слушал молча. Он снова сел на табурет и спрятал голову в колени матери. При последних словах он выпрямился и горько сказал: — Чтобы утешить меня, ты хочешь заставить меня верить невозможному. Никогда никто из отошедших не возвращался на землю, чтобы словом ласки смягчить скорбь покинутых или дать им добрый совет. Княгиня выпрямилась и выражение торжественной важности озарило ее лицо. — Я непоколебимо уверена в том, что тебе сказала. Теперь настал момент сообщить тебе о случае, доказавшем мне, что наши дорогие отошедшие находятся близ нас и могут иногда входить с нами в контакт.— Помолчав с минуту, она продолжала: — Ты знаешь, как я любила твоего отца. Его смерть едва не свела меня с ума. В отчаянии я отреклась от жизни и света, забыла тебя в моей эгоистической скорби. Я проводила целые дни в молельне, обтянутой черным сукном. Там, сидя в кресле, я не сводила глаз с портрета твоего отца, на котором он снят во весь рост. Так сидела я однажды вечером. Висячая лампа освещала молельню. Я более чем когда-либо чувствовала себя одинокой, несчастной, слезы душили меня, и я закрыла лицо руками. Глухой, но ясный треск заставил меня вздрогнуть и поднять голову. Я с удивлением заметила, что беловатое блестящее облачко расстилается перед портретом. Минуту спустя оно рассеялось, и твой отец, словно выйдя из рамы, приблизился ко мне. Я оцепенела и не могла шевельнуться. Но глаза мои не обманывали меня: то был живой Амедей. Его прекрасные оживленные глаза с любовью и грустью смотрели на меня. Протянув ко мне руки и наклонясь ко мне, он сказал: «Дорогая Одилия, смерть есть лишь переход от одной жизни к другой. Тело разрушено, но любовь не умирает, как не умирает и душа. Я близ тебя, и твои слезы, твое непомерное отчаяние заставляют меня страдать. Я оставил тебе Рауля, посвяти ему себя, живи для него, и ты воскреснешь, если не для счастья, то для святого исполнения долга матери!» — 147 —
|