Живые души, или похождения Лебедько

«Виноват...», - пытался было вклиниться в беседу гость, изумлённый таким обильным наводнением речей, которым, казалось, и конца не было. «Хотите что-то спросить? Извольте!», - «Джокер настолько всеобъемлющ, что я даже и не знаю, что спрашивать, куда не ткни - везде его проявление», - «Ага! Я скажу, что с вами сейчас происходит. Вы просто попались. Попались в образ своих представлений и испугались. Заметьте — вы побоялись задать следующий вопрос, побоялись оказаться в дураках. А? Нет?», - Григорий Михайлович торжествовал. Лебедько же здесь закусил губу и не нашёлся, что отвечать.

Вставши с дивана, подойдя к гостю и покровительственно потрепав его по плечу, Карамболь вдруг, предложил: «Владислав Евгеньевич, а не распить ли нам по этому поводу бутылочку армянского коньячку? Или предпочитаете виски? Может быть, текилу? Найдем-с. Специально для вас, голубчик!», - «Увы, и рад бы вашим радушием воспользоваться да вкусить сии божественные нектары для услады души, но не имею физических возможностей. В силу долгих упражнений у Алексея Всеволодовича Закаулова, подорвал печень. Так что, от минералочки бы не отказался, если позволите».

Художник пристально посмотрел на гостя и медленно произнёс: «Что-то мне Закаулов про вас ничего не говорил. Да и не видел я вас у него ни разу», - «Я у него в заочниках был. Приезжал раз в месяц, получал задание, потом отчет писал. Ну и организм тренировал, да вот не выдержал он, вдруг…». Тут опять оживилась жена Карамболя: «Вот они нынешние хлюпики! Закаулов печень лишь на восьмом десятке посадил, а этот слюнтяй, поди, с трех бутылок всего», - «Да, - согласился Лебедько, - наше поколение не чета вашему, - что и говорить. Вы – богатыри, мы же действительно, как метко изволила выразиться Евфросинья Сергеевна – хлюпики».

Карамболь же решительно почуял какой-то подвох: «Заочник, говорите? Странная комиссия. Вот я позвоню сейчас Закаулову! Узнаю, что вы за прыщ на ровном месте», - «Всенепременнейше позвоните, Григорий Михайлович! Великого духа человек – Алексей Всеволодович Закаулов!», – тут Лебедько сделал несколько преувеличенное движение рукой, придавши ей чрезмерный размах, но тут же спохватился, что дал, пожалуй, маху, да тем себя и выдал. Не остался этот жест незамеченным и хозяевами: «Гриша, он же издевается! Я его насквозь, прощелыгу, вижу!», - кипятилась Ефросинья Сергеевна. Карамболь же только рукой махнул: «Да и шут с ним!».

Услышав слово шут, Лебедько приосанился: «Очень метко вы сейчас, Григорий Михайлович, изволили выразиться. Именно что — шут. Я бы даже дерзнул сказать громче — Джокер! Всё мы с вами вокруг скоморошества пляшем и, заметьте, глубокоуважаемый Григорий Михайлович, что даже некоторые, так сказать, пикировки ничуть не вредят общности нашего с вами духа», - «Эк, вы!», - крякнул художник, да только и нашёлся что руками развесть. Наш же герой воспринял таковое изменение в настроении хозяина, как знак в высшей степени положительный. Возомнилось ему, что, дескать, вот и прошёл он уже уготованное ему испытание. Мысля подобным образом, решил он наудачу просить о посвящении: «Как мне кажется, вы могли воочию убедиться в наличии у меня скоморошеского духа, а при вашей-то широте души истинно русского человека, вам бы, пожалуй, ничего и не стоило выписать мне об этом надлежащую справку».