|
Григорий Михайлович встретил гостя чрезвычайно радушно и приветливо. В полчетвёртого ночи у него был самый разгар рабочего «дня». Судя по включённому свету во всех четырёх комнатах и на кухне, бодрствовала вся семья. «Вот и славно, что явились! Ежели бы начали откладывать, я, ни минуты не сомневаясь, послал бы вас решительно к лешему, ибо посудите сами, какой мне толк лишние сутки вас во внимании держать!» Во время всей беседы Карамболь был чрезвычайно подвижен: он то садился к компьютеру и создавал очередную деталь своей новой работы, то вдруг быстро передвигался по комнате, садился в разных её концах, то устремлялся ну кухню, увлекая за собою гостя, где принимался за плотный ужин, отрывался от него, вновь несся в комнату, к компьютеру, затем опять на кухню, и так всю ночь. Стоит особенно отметить, что в этот вихрь постепенно был вовлечён не только гость, но и все члены семейства Карамболя - жена его Евфросинья Сергеевна и два её сына — откровенные оболтусы лет семнадцати. Сохраняя ангельские выражения лиц, они с наивным и добродушным смехом воспринимали все шутки и выходки отчима, а приход ночного гостя эти молодые люди восприняли с удовольствием и оживлением: в доме знали, что ежели приходит какой-нибудь искатель, значит будет цирк. Сам Григорий Михайлович в отношении к пасынкам изъявлял себя весьма оригинально: «Мы с ними на самом деле друзья. Смотрите, как я здорово устроился: я с их мамой сплю, но Эдипов комплекс - мимо меня. Я же не отец. Ловко, не правда ли?» Итак, Лебедько добрался до цели и, решившись положиться на судьбу, и даже переставши бояться «вычитания», ввязался в беседу, решительно намереваясь подвести Карамболя к теме Джокера. Карамболь же, насытившись первым показом компьютерных набросков новой серии своих картин, в которых изобиловали символы древних цивилизаций майя и ацтеков, рекомендованные автором, как истинно русские, вдруг спросил гостя: «А вот ответьте мне, голубчик, кем вы себя мыслите - Господином или же Рабом?» Будучи знаком со знаменитой работой Гегеля «Феноменология духа», Лебедько замешкался, а дело, собственно, в том, что Господином Гегель нарекал человека, который в состоянии преодолеть инстинкт самосохранения и поставить на кон свою жизнь. А Рабом - того, кто не может, и, соответственно обязан служить Господину. Никогда не решаясь примерить к себе эти понятия, Владислав Евгеньевич даже и не знал что ответить, однако же, всё-таки попытался изъясниться как умел: «Позвольте, Григорий Михайлович, да разве возможно эдак вот однозначно себя определить? Тут ведь вопрос-то, можно сказать, диалектический. Положим, сегодня я отрекомендуюсь вам как Господин, и ни на минуту в том не усомнюсь, а назавтра, вдруг, случится возможность в русскую рулетку сыграть, а у меня на тот раз, и пороху-то не хватит. И что тогда? Ведь отвечать на подобный вопрос я считаю возможным только тогда, когда уже выказал себя должным образом в ситуации смертельного риска. И эээ… », - здесь он ещё что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукой в воздухе, да так это вышло неловко, что чуть было со стула не слетел, чем вызвал у хозяина приступ истерического смеха. Насмеявшись вдоволь, он заметил: «Вы, Владислав Евгеньевич, конечно, изящно выкрутились, но смею вам возразить — неужто действительно в вашей жизни не случалось хоть сколько-нибудь рисковой ситуации?», - «От чего же, ситуации случались, да вот только рассудить, был ли тогда риск действительно смертельным, или только кажущимся, со всей ответственностью не возьмусь», - «Допустим. Зайдём тогда издалека. Вы, конечно, знаете, что само понятие предельной ставки и готовности к смертельному риску выступает в качестве универсального и исходного ресурса для бытия не только отдельного человека, но и всего общества. Можно сказать, что пока в социуме существует готовность к смертельному риску — работает некий, как бы это выразиться, реактор по производству души. Но как только эта готовность исчезает, ресурс больше не производится, мы можем говорить, о так называемом конце истории. Что мы и видим в современном мире: Господина почти не остаётся, а вместо него мы видим лишь так называемых «исполняющих обязанности» Господина. В искусстве то же можно сказать и о художнике, - при этих словах Карамболь театральным жестом эффектно ткнул пальцем в свою волосатую грудь, проглядывающую из распахнутой до третьей пуговицы рубахи, - который рискует своей подписью, не может пойти на поводу у моды и опуститься до китча, он тоже рискует в наше время всеобщего тиражирования и копирования. А вот теперь заметьте, что происходит у нас в стране - все повально стремятся к тому, чтобы ничем не рисковать. К чему это приведёт, я вас спрашиваю?», - «К деградации», - «Верно, и все, так называемые, правовые технологии и механизмы, вся политкорректность именно к этому нас и подводят. И где же мы можем искать потенциал риска? - среди тех, кто находится в местах лишения свободы, либо в федеральном розыске. В своё время рисковые люди были сплошь и рядом королями-завоевателями, баронами-разбойниками, революционерами-повстанцами, но!, - Карамболь выдержал эффектную паузу, - Начиная с момента торжества буржуазности, а особенно её заката, такие люди могут быть только заключёнными, либо ещё не пойманными потенциальными заключёнными. То есть, мы видим, что в девяностых годах прошлого века произошла парадоксальная ситуация: исключённые, изолированные, опасные элементы оказались последней надеждой, когда земля русская призвала их. Я глубоко уверен, что именно братва спасла Россию. Та самая братва, к которой можно причислить и криминальную власть. Это были люди, действительно готовые к смертельному риску. Увы, сейчас они заняли роскошные кабинеты, разжирели, и их способность рисковать улетучилась. Это вот была такая странная элита, которая, несмотря на многочисленные проклятия в свой адрес, сумела-таки сохранить русскую душу до наших дней. Ну а сейчас мы вновь на пороге деградации, и братва больше не поможет, она свой ресурс исчерпала. Вот потому-то, голубчик, мне интересны только те люди, которые способны ещё идти на серьёзный риск. Либо же я сам таких людей создаю, проводя их через разного рода испытания. Кто-то может сказать, что мои методы чересчур жестки, но сейчас это, сами понимаете, неким образом историческая необходимость. Кто испытания выдержал — тот молодец, тому и карты в руки, а кто назвался груздем, да не выдержал — их судьба меня не интересует, - это отбросы, которые для судьбы России никаким образом пригодиться не смогут. Вот я и спрашиваю вас, голубчик, готовы ли вы дерзнуть заявить о себе как о Господине?», - «Готов», - тихим голосом молвил Лебедько, ибо отчётливо представлял, что в предложенной ситуации это единственно возможный ответ. «Ну, вот с этого места и будем, так сказать, плясать», - потирая руки, сказал Карамболь. — 47 —
|