|
Сидевшая до сего момента на диване и читавшая или делавшая вид, что читает какую-то книгу, Евфросинья Сергеевна подала вдруг голос: «Позвольте полюбопытствовать, кто вы по профессии?», - «Психолог...», - Владислав Евгеньевич осёкся было, ан нет, уже поздно — Евфросинья Сергеевна залилась громким смехом: «Подлейшая из профессий! Люди, которые стремятся всё сгладить, уладить, избежать конфликта и, тем самым, увеличить энтропию этого мира. И это в то время, когда мир ждёт от нас обратного: не пытаться свести концы с концами, не убегать от проблемы, а наоборот, углубляться в самый корень её, в самый что ни на есть обнажённый нерв. Какой же вы в этом случае Господин? Первое что вы можете поставить на кон, так это потерять свою клиентуру, так как все сейчас стремятся к покою, гарантии, и безопасности, а будь вы и в самом деле Господин, вы же обязаны не к безопасности их вести, а, напротив, к обнажению всех сокрытых в них противоречий, - обращаясь к мужу, - Так что, Гриша, нечего с ним и нянчиться. Типичная психологическая сволочь! Пускай валит отсюда подобру-поздорову!» «Вот оно, началось — вычитание, - смекнул Лебедько, - ну уж нет, хотите меня обиженным и оскорблённым видеть? Дудки!, - поворотясь к женщине, - Вы Евфросинья Сергеевна, абсолютно верно насчёт психологов изволили сомневаться. Я сам эту братию чертовски не люблю. Между нами говоря, я среди них, как говориться, свой среди чужих, а вот в вашей как раз компании, хоть и выгляжу чужим, однако же, чувствую себя среди своих». Жена художника подняла удивлённо бровь, однако же, ничем более своё одобрение не выразила. Даже и промолчала, уткнувшись в книгу. «Вот, право, продувная баба!», - подумал про себя гость, удовлетворённый все же тем, что остался невредим после первой перестрелки. Карамболь же, продолжая совершать быстрые перемещения по квартире, решил, видимо, зайти с другой стороны: «Сие, молодой человек, отрадно, но ежели вы помните историческую и диалектическую неизбежность торжества Раба то, видя ваш характер, смею утверждать, что вы жестоко опешитесь, ежели думаете найти в готовности быть Господином хоть какую-либо устойчивость. Господин-то, это ведь негативное определение, это тот, кто чего-то не имеет и не знает. В частности, не знает страха смерти. Он не знает что такое страх, а хорошо ли это? Ведь страх смерти — это и есть проработка души. Как вы помните, Гегель говорит, что тот, кто страхом смерти не пронизан до самых глубин, кто только всего лишь испугался, тот ещё не обрёл настоящее сознание. Страх смерти должен быть абсолютным. И это как раз то, через что проходит Раб. Заметьте себе, что не будь Раба, не было бы и психологической литературы, и психологического романа. Парадокс состоит в том, что приобретая сознание своей неминуемой смерти, мы обогащаем руду экзистенции, то есть, ресурс бытия, как такового. Мы обретаем сложность, загадочность и непредсказуемость нашей души, которая трепещет от страха, которая в некоторые моменты отвратительна, которую моралисты могут пинать до бесконечности... И, чем бы занималось искусство, если бы её не было? Так, голубчик, устроен диалектический аттракцион Гегеля, и, по-моему, он очень хорошо и правильно устроен. То есть, можно сказать, что в какой-то момент Господин становится нам больше не интересен. Да, герой прекрасен, но сколько с ним можно иметь дело?» — 48 —
|