|
«А он, пожалуй, положительно может быть преполезнейшей фигурой в нашем деле», - думал про себя Губин. «С помощью этого гиганта мысли я, пожалуй, добьюсь-таки понимания, как и во имя чего мне следует далее действовать», - рассуждал внутри себя Лебедько. Глядя на то, как расплывались в умилительных улыбках их физиономии на фоне небольшого фонтанчика, где плескались диковинные рыбки, да возлежали беспечно три черепахи, а фонтанчик был, как нарочно, установлен аккурат возле их столика, - выходила просто картина. Художник, бери кисть и пиши! Случись на месте Александра Геннадьевича, вдруг, Дознер, собеседники принялись бы сей час величать друг друга не иначе, как сокровенным словом «товарищ». Губин, однако, по воспитанию своему не склонен был к подобного рода сантиментам и, несмотря на образовавшуюся внутреннюю общность, продолжал держать надлежащую дистанцию. Одно лишь изменилось: речь его стала более проникновенной и эмоциональной. Покончив с кофием и ожидая расчёта с официантом, он говорил, схвативши Лебедька за рукав: «В нашем деле сейчас важны все те концепции, где по-разному, порой очень по-разному, ставится акцент на большой сложности человеческой психики. Будь это внутренний космос Юнга, или мир Делёза, пусть это будет Лакан или Фромм, сейчас спор между ними нужно решительно отбросить. Самоорганизующаяся система, коллективное бессознательное, архетипы, машины желаний, политическое бессознательное, человек-творец — всё это пойдёт в дело, дабы раскачать иллюзии масс». «Сюда же вы хотите присовокупить и идеи гуманистической психологии?», - вопрошал наш герой. «О, нет! С этими идеями и идеалами нужно быть настороже. В самом, так называемом, гуманизме неизбежно присутствует двойное дно, как показывает нам самая современная философия. Хотите знать, что является ярчайшим примером гуманистического обмана?», - не дожидаясь ответа, Губин снизил тон, озираясь по сторонам: «Это христианство. Смотрите, что выходит: с христианской точки зрения, всякий человек рожден в грехе. Собственными делами мы не способны оплатить долги и искупить себя. Единственное спасение — в милосердии Господа, его высшей жертве. Но, платя за наш долг непостижимым актом жертвенной милости, христианство, тем самым, налагает на нас долг ещё более тяжкий: мы навсегда становимся должниками Христа, не будучи в состоянии возместить то, что Он для нас сделал. По Фрейду, это непомерное давление, которое мы не в состоянии ничем компенсировать, называется, конечно, Супер-Эго. Обычно считается, что религия Супер-Эго, религия подчинения человека завистливому, могущественному и суровому Богу, так непохожему на христианского Бога милости и любви, это иудаизм. Но смотрите, в чём фокус! Как раз не требуя платы за наши грехи, а лично внося за нас эту плату, христианский милосердный Бог утверждает себя, как раз, как высшую инстанцию Супер-Эго, что можно выразить следующим тезисом: «Я заплатил за ваши грехи высшую цену и потому вы навсегда передо Мной в долгу!» Такие-то дела, так что, дорогой мой, таким-то образом гуманистические идеалы, своими благими помыслами и порождают самое что ни есть глубинное насилие». — 112 —
|