|
Ещё одна тяжесть. Оба моих друга настаивают на том, чтобы культурными делами Общества руководил единственно нуклеус из четырёх членов (мы пригласили и Драудзинь). Конечно, есть вещи, которые нельзя говорить даже и всем старшим членам. Но ныне, когда необходимо оформить наше отношение к родине Н.К., когда мы выступаем открыто со сборником статей, частично посвящённым ей, было бы совершенно бестактно не информировать обо всём старшую группу. Члены Общества это ощущают, и в некоторых падает дух доверия. Поэтому дважды в старшей группе давалась информация. Однако не понимаю, почему оба друга иногда ведут себя пренебрежительно по отношению к старшим членам Общества? Например: «Валковский ничего не понимает, он не способен понять» и т. д. Это ведь не так! Он тугодум, в работе медлителен, но он способен понимать широко, конечно, в несколько своеобразном видении. Мне нравится, что он не обижается, хотя, может быть, часто бывает огорчённым; но мне думается, что сам он это преодолевает, культурно и замкнувшись сам в себе, в то время как оба друга, особенно Гаральд, не скоро забывают <обиды> и при случае – резко осуждают. Оба последних притом бывают «слишком стремительными», преступают закон соизмеримости и иногда ставят меня перед фактом. Конечно, если эти факты служат общему благу, то я не возражаю, зная, насколько взволнованы нынче все умы и люди стали очень чувствительными и обидчивыми. Болит сердце за единение в Обществе. Единение только тогда будет полным, когда у всех будет взаимная дружба и доверие, а также – дух сотрудничества. Моё глубочайшее убеждение, что и наша внешняя деятельность должна основываться на единстве и на Учении. Блюменталь на <заседания> группы приходит изредка, и Гаральд – не каждый раз. Свой огонь они посвящают своей работе. Хотелось бы, чтобы и непосредственно Учению они посвящали больше времени. Тогда их деятельность ещё лучше бы получалась. Тогда их работа была бы органичнее. Однако я очень рад их огню, хотя иногда мне приходится страдать. Ибо Блюменталь незаменим на своём месте. Он приближает будущее, приближает к Великому Народу. 10 декабря. Воскресенье Наконец я отослал письмо в Индию. Трижды переписывал, пятикратно смягчал. Это – моё самое трудное письмо. Думаю, не грешу ли я, что пишу, не лучше ли вообще молчать о некоторых свойствах друзей? Но и Драудзинь только что написала о наболевшем. И оба друга что-то, вероятнее всего, писали. И если я совсем ничего не напишу, то наши Руководители, видимо, будут в недоумении. И хотя я написал насколько возможно мягко, сердце всё же болит за каждое слово: чувствую, что кого-то обижаю. Особенно теперь, когда всем, всем нужно сплотиться в теснейшей любви. Но трудность заключается в том, что в Обществе образовалось будто бы два течения, второе – оба наши друга, которые недовольны многими, но нельзя сказать, что и эти многие всегда довольны ими. Поддержку всё же я имею. Драудзинь, со своей чуткостью сердца, находит истинный путь. — 283 —
|