|
Де Рюльер: «Солдаты удивлялись своему поступку и не понимали, какое очарование руководило их к тому, что они лишили престола внука Петра Великого и возложили его корону на немку. Большая часть без цели и мысли была увлечена движением других и когда всякий вошел в себя и удовольствие располагать короною миновало, то почувствовали угрызения. Матросы, которым не льстили ничем вовремя бунта, упрекали публично в кабаках гвардейцев, что те за пиво продали своего императора, и сострадание, которое оправдывает и самых величайших злодеев, говорило в сердце каждого…» Что ж, это очень по‑русски. Мы действительно таковы: сначала наворотим спьяну невесть чего, потом начинаем думать, осмысливать и каяться… А ведь император‑то был еще жив! И слишком многие, должно быть, начали вспоминать, что он все‑таки родной внук Петра Великого, а его супруга — приблудная немка… Тут могло возникнуть столько интересных коллизий — от раскаяния до попыток ухватить за хвост свою Фортуну освобождением законного самодержца… И Миних — вот он, никуда не делся, а главное — сколько вокруг обделенных, от которых ушатом вина не отделаешься… Де Рюльер точно подметил: «Пока жизнь императора подавала повод к мятежу, тут думали, что нельзя ожидать спокойствия». Его гармонично дополняет граф де Дюма, хотя и не очевидец событий, но долго пробывший при Потемкине на русской службе и, надо полагать, ситуацию знавший: «Следует помнить, что она (т.е. Екатерина — А. Б.) неизбежно должна была погибнуть и подвернуться той же участи, если бы это убийство не совершилось». Живой Петр был бы для Екатерины вечной угрозой. Он просто не имел права оставаться живым. Но он, еще не представляя, что за ходячий компьютер достался ему в супруги, писал дружелюбные письма, наивно прося отпустить его за границу с близкими людьми, обещая ни когда не возвращаться… Идеалист! Он был приговорен в тот миг, когда Екатерина выехала к гвардии на белом коне… Вот манифест Екатерины о восшествии на престол. «Всем прямым сынам Отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству началась самым делом. А именно, Закон наш православный Греческой перво всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так, что церковь Наша Греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе, слава Российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение; а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего Нашего Отечества, совсем ниспровержены. Того ради убеждены будучи всех Наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и Его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех Наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол Наш Всероссийский самодержавный, в чем и все Наши верноподданные присягу Нам торжественную учинили». — 68 —
|