|
Трудно сказать, что из всего этого могло получиться. Даже тогда оставались некоторые шансы на успех. Вопреки тому, что обычно пишут, у голштинского отряда имелись пушки с боекомплектом. Говорить с солдатами Миних умел. Екатерининские части были измотаны многочасовым переходом, и в их рядах, как верно замечает Шумахер, не наблюдалось монолитного единства. Наверняка хватало и колеблющихся, и вовлеченных в события только потому, что «все пошли», а император для многих еще оставался помазанником Божьим… Гадать бессмысленно. Петр запретил Миниху драться — и сдался. Под руководством генерала Суворова (отца будущего генералиссимуса) и голштинцев, и свиту основательно пограбили — от полковой казны до часов, колец, табакерок и всего, что нашлось в карманах. Свергнутого императора увезли в Ропшу. Живым он оттуда уже не выйдет… А в Петербурге — пьяное веселье! Без малейшей идеологической подкладки, всем попросту дали гульнуть. «Войском были открыты все питейные заведения, солдаты и солдатки в бешеном восторге тащили и сливали в ушаты, бочонки, во что ни попало водку, пиво, мед и шампанское» — это вспоминал Державин. Его дополняет очевидец Шумахер: «Они взяли штурмом не только все кабаки, но также и винные погреба иностранцев, да и своих; а те бутылки, что не могли опустошить — разбили, забрали себе все, что понравилось, и только подошедшие сильные патрули с трудом смогли их разогнать». «Солдатами и всякого звания людьми безденежно роспито питий и растащено денег и посуды» на кругленькую сумму в двадцать две тысячи шестьсот девяносто семь рублей — это в течение одного дня 28‑го июня. Причем учтены только потери кабатчиков, а частные винные погреба русских и иностранцев в реестр не вошли. Пусть пьют, решил кое‑кто, лишь бы не думали… Поздно вечером стряслось досадное приключение. Некий пьяный гусар проскакал по слободам Измайловского Полка, вопя, что в Петербург незнамо откуда нагрянули тридцать тысяч пруссаков, которые хотят похитить «матушку». Те из измайловцев, кто еще был способен занять вертикальное положение и кое‑как передвигаться, пусть зигзагом, хлынули, несмотря на полночь, к императрице. Ну, что тут было делать? Пришлось «матушке» срочно одеваться и ехать утихомиривать своих орлов — положение ее пока что было неустойчивое, приходилось спрятать гордыню подальше и мило улыбаться, не воротя носик от густого перегара… Народишко пить‑то продолжал, но ведь попутно болтал по извечному русскому обычаю и даже ухитрялся думать пьяной головой — иные думы были опасными… — 67 —
|