Клиническая психотерапия

скийД.С, 1959; Сухарева Г.Е., 1974; Пантелеева Г.П., 1973).

Здесь склонность к пьянству обусловлена эмоциональным обеднением с попыткой «поджечь» себя «удовольствиями», а также психопатоподобной расторможенностью влечений, как и агрессивность, бродяжничество, сексуальная распущенность. Даже в случае тяжелых психопатоподобных расстройств не обнаруживаем цельной садистичности, дис-форичности. Сквозь агрессивные нагромождения проглядывают беспомощность, разлаженность, вызывающая сожаление обнаженность.

Больная Г., 18 лет, не работает*. Спокойно, на одной ноте, с кукольно-гипомимичным лицом рассказывает о сексуальных оргиях с «ромашкой» (обнаженные женщины лежат на полу головами друг к другу, раскинувшись, как лепестки ромашки). Сначала она, из боязни венерической болезни, была в этой компании группового секса только официанткой («во французских трусиках и лифчике разносила кофе и сигареты»), а потом тоже стала «лепестком ромашки». При всем этом не обнаруживает живого психопатического цинизма (с наглым пониманием своей безнравственности), все это видится как обнаженность, беспомощность в способности оценить ситуацию, прочувствовать, понять неприязнь к этим оргиям слушающих ее на конференции врачей. Тонко отмечая созвучие свое с поэзией Цветаевой и Ахмадулиной, выказывая способность остроумно схватывать игру слов, — в то же время всерьез заявляет врачу, расспрашивающему ее на конференции, что вот его тоже взяли бы в эту компанию, так как с возрастом приходит сексуальный опыт и, может быть, у него есть приемы, которым стоит поучиться. Несмотря на почти ежедневное пьянство с болезненным влечением к спиртному в анамнезе в течение нескольких лет, алкогольных изменений личности выявить не удается. На многие, казалось бы безобидные, вопросы грубо-негативно отказывается отвечать. Сквозь брутальность и развращенность проглядывают явственно душевная разлаженность, незащищенность, даже тонкая нежность и процессуальная «милота». Выясняется, что в 15 лет «как-то изменилась», «неинтересно стало жить», испытывала тягостное безразличие и тогда пошла в подобные компании, чтоб хоть там, благодаря острым ощущениям, почувствовать удовольствие жизни. С тех пор считает, что «смысл жизни только в ощущениях». Грубо осуждает мать за бесчувственность, постоянное стремление «упрятать» единственную дочь в больницу, чтоб встречаться дома со своим «приятелем». В то же время жалеет мать за то, что мать так с ней мучается, и уж она сама никогда не будет иметь детей, чтоб не родился такой ребенок, как у матери. Однако ничего не видит плохого в том, что она не учится и не работает: просто ей «не нравится работать на тех скучных работах, которые попробовала», у матери денег она не берет, содержит ее один геолог. «Что ж тут плохого? А мужчина лучше, когда ему лет под сорок. С таким спокойнее. Вот если б у вас не было жены, вы искали бы такую, как я». Замуж выйти она не может: «Трудно выбрать кого-нибудь с таким богатым моим сексуальным опытом». При этом неожиданно краснеет и чуть не плачет, манерно-гипомимично вытянув лицо, говорит, что хочется ребенка, нянчилась бы с ним. И тут же ничуть не смущается, когда врачи спрашивают ее о грубо-нецензурных словах, которые вязью вплела в свои замысловато-символические рисунки («ах, это просто написала вместо зубов»). В кратком патопсихологическом эксперименте обнаруживает расплывчатость и резонерскую витиеватость мышления.