Клиническая психотерапия

Вот ипохондрик мчится в страхе, в очередной раз прощаясь с жизнью, в библиотеку и там успокаивается, выяснив за книгой, за атласом, что нет, слава Богу, этот его бугорок — не рак языка. Это нормальный лимфатический фолликул, о существовании которых он прежде не знал, т. к. он не врач, и вот страшное вообразил. Но такому ипохондрику глубже поможет встреча с врачом, который его внимательно осмотрит. Можно порасспрашивать врача, дабы что-то уточнить и окончательно погасить тревожные сомнения. Обрести целебное светлое мироощущение (религиозное, философское), по-видимому, также прежде всего помогает «живое общение со священником, философом, психотерапевтом, а потом уже, по их советам, чтение соответствующих книг. Библиотерапией в узком, истинном смысле (не вспомогательном, не «заменительном») я назвал бы целебное чтение таких книг, которые живут самостоятельной жизнью, отделившись от автора, и при этом у читателя нет надобности что-то у автора уточнять, независимо от того, жив он или давно умер. Это случается, когда книга дышит личностью автора. Тогда, по законам творчества, она как бы живее, глубже, лучше его самого. Мы в тишине погружаемся в эту книгу, и нас охватывает целебное сопереживание, которое Аристотель в «Поэтике» назвал «катарсис» (очищение, от-реагирование: сострадая, очищаемся духовно).

Почему, сострадая-сопереживая, очищаемся от своего тревожного, тягостного душевного напряжения? Потому что в душевном напряжении, в тревожности обычно испытываешь неопределенность, беспомощность своего «Я», неясность своего места среди людей, не чувствуешь себя собою, опасаешься какой-то грядущей беды, а сопереживая (даже горестно сопереживая), вследствие подобия своих переживаний переживаниям того, кому сопереживаешь, возвращаешься к себе, ощущаешь себя, свою особенность, как и во всяком творчестве, и, значит, испытываешь вдохновение. А оно содержит светлую доброжелательность к людям, оно есть Любовь, лечащая нас и тех, кто рядом. Это, конечно, лишь мое, духовно-материалистическое, клиническое объяснение — в противовес объяснениям идеалистическим, религиозным.

Какие же книги лечат, целебно просветляют? Каждого — свои, в зависимости от особенностей страдания. Особенности эти обусловлены особенностями-подробностями характерологического склада или душевной болезни, занавешивающей характер. Французский исследователь литературы, так рано умерший Эмиль Геннекен (1858—1888) создал особое направление в науке — эстопсихологию, рассматривающую (в отличие от литературной критики) произведения искусства «как выражение души — и представителей искусства, да и народа, к которому они принадлежат». Почитатели определенного писателя подобны ему «особенностями душевной организации», это соответствие и обеспечивает у них успех книги, вообще художественного произведения. К примеру, не случайно Бодлер как читатель любит По, Готье, а Флобер восхищается Бальзаком, Гюго. Гейне, Мюссе больше читает молодежь, а Горация — старики (Геннекен, 1892, с. 4, 76, 80—82). Книговед H.A. Рубакин назвал этот открытый Ген-некеном закон («художественное произведение производит эстетическое действие только на тех людей, душевные особенности которых воплощены в его эстетических свойствах») «законом Геннекена», полагая, что этим законом выражена «самая суть, самая основа влияния книги на читателя» (Рубакин, 1975, с. 191—192). Закон Геннекена, думается, лежит и в основе клинической библиотерапии. Возможно было бы, сообразуясь с современным учением о характерах, болезнях, рассказать, как помогает звучание определенного характера автора книги (психастенического, авторитарного, аутистического и т. д.) или его душевного заболевания — в соприкосновении с подобной ему душой читателя. Возможно было бы также показать, какие характеры, душевные расстройства побуждаются в данное время историей, общественными событиями участвовать в возникновении, развитии известных стилей в литературе, искусстве (классицизм, романтизм, экспрессионизм, барокко и т. д.), какие характерологические особенности, душевные расстройства более свойственны отдельным народам и обнаруживаются как национальные особенности художественного произведения. Но здесь лишь отмечу, что для целебного созвучия с автором необязательно совпадение характерологического типа или клинической картины душевной болезни. Порою глубже помогают какие-то грани созвучия в разных характерами людях — писателе и читателе (целебное поклонение автору скорее возможно тогда, когда чувствуешь, что он недосягаемо другой, а все же есть определенное сродство, грань созвучия). Бывает, помогает и то, что автор чужд тебе, но, благодаря этой, возбуждающей душу, чуждости, противоположности, легче возвращаешься к себе самому: я-то другой — и вот какой. А волшебное чувство себя, своей ценности и есть основа целебного творческого подъема-вдохновения.