|
Вот почему, в отличие от романиста, автор рыцарс-
ких повествований направляет всю свою поэтическую
энергию на выдумывание интересных событий. Такие
события—приключения. Ныне мы можем читать «Од-
иссею» как изложение приключений; без сомнения,
великая поэма при этом утрачивает большую часть
своих достоинств и смысла, и все же подобное прочте-
ние не вовсю чуждо эстетическому замыслу «Одиссеи».
За богоравным Улиссом встает Синдбад-мореход, а за
ними, совсем уже вдалеке, маячит славная буржуазная
муза Жюля Верна. Сходство основано на вмешательст-
ве случая, определяющем ход событий. В «Одиссее»
случай выступает как форма, в которой проявляет себя
настроение того или иного бога; в произведениях фанта-
стических, в рыцарских романах он цинично выставляет
напоказ свое естество. И если в древней поэме приклю-
чения интересны, поскольку в них проявляется каприз-
ная воля бога—причина в конечном счете теологичес-
кая,—то в рыцарских романах приключение интересно
само по себе, в силу присущей ему непредсказуемости.
Если внимательно рассмотреть наше повседневное
понимание реальности, легко убедиться, что реально
для нас не то, что происходит на самом деле, а некий
привычный нам порядок событий. В этом туманном
смысле реально не столько виденное, сколько предви-
денное, не столько то, что мы видим, сколько то, что мы
знаем. Когда события принимают неожиданный обо-
рот, мы считаем, что это невероятно. Вот почему наши
предки называли рассказ о приключениях вымыслом.
* В одном из выпусков «Критики» Кроче приводит определение скучного
человека, которое дал один итальянец: «Зануда—тот, кто не избавляет вас от
одиночества и не может составить нам компании».
127
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Приключение раскалывает инертную, гнетущую
нас реальность, словно кусок стекла. Это все непред-
сказуемое, невероятное, новое. Всякое приключение —
новое сотворение мира, уникальный процесс. И как не
быть ему интересным?
Сколь мало бы мы ни прожили, нам уже дано
ощутить границы нашей тюрьмы; Самое позднее
в тридцать лет уже известны пределы, в которых суж-
дено оставаться нашим возможностям. Мы овладева-
ем действительностью, измеряя длину цепи, сковавшей
нас по рукам и ногам. Тогда мы спрашиваем: «И это
жизнь? Только и всего? Повторяющийся, замкнутый
круг, вечно один и тот же?» Опасный час для всякого
человека!
В связи с этим мне вспоминается один прекрасный
рисунок Гаварни. Старый плут прильнул к дощатой
стене и жадно смотрит на какое-то зрелище, до кото-
рого так падка средняя публика. Старик с восхищени-
ем восклицает: «Il faut montrer a l'homme des images, la
realite Tembete!»17. Гаварни жил в кругу писателей и ху-
дожников—парижан, сторонников эстетического реа-
лизма. Его всегда возмущало, с каким легкомыслием
современные ему читатели поглощали приключенчес-
кую литературу. Он был глубоко прав: слабые расы
могут превратить в порок употребление этого силь-
ного наркотика, помогающего забыть о тяжком бре-
мени нашего существования.
— 96 —
|