|
Сегодня, напротив, у среднего человека самые не-
укоснительные представления обо всем, что творится
и должно твориться во вселенной. Поэтому он раз-
учился слушать. Зачем, если все ответы он наводит
в самом себе? Нет никакого смысла выслушивать, и,
напротив, куда естественнее судить, решать, изрекать
приговор. Не осталось такой общественной проблемы,
куда бы он не встревал, повсюду оставаясь глухим
и слепым и всюду навязывая свои «взгляды».
Но разве это не достижение? Разве не величайший
прогресс то, что массы обзавелись идеями, то есть
культурой? Никоим образом. Потому что идеи мас-
сового человека таковыми не являются и культурой он
не обзавелся. Идея — это шах истине. Кто жаждет
идей, должен прежде их домогаться истины и прини-
мать те правила игры, которых она требует. Бессмыс-
ленно говорить об идеях и взглядах, не признавая
системы, в которой они выверяются, свода правил,
к которым можно апеллировать в споре. Эти прави-
ла — основы культуры. Не важно, какие именно. Важ-
но, что культуры нет, если нет устоев, на которые
можно опереться. Культуры нет, если нет основ закон-
ности, к которым можно прибегнуть. Культуры нет,
если к любым, даже крайним взглядам нет уважения,
на которое можно рассчитывать в полемике **. Культу-
ры нет, если экономические связи не руководствуются
* Это не подмена понятий: выносить суждение означает теоретизировать.
** Кто в споре не доискивается правды и не стремится быть правдивым,
тот интеллектуально варвар. В сущности, так и обстоит с массовым челове-
ком, когда он говорит, вешает или пишет.
11* 323
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
торговым правом, способным их защитить. Культуры
нет, если эстетические споры не ставят целью опра-
вдать искусство.
Если всего этого нет, то нет и культуры, а есть
в самом прямом и точном смысле слова варварство.
Именно его, не будем обманываться, и утверждает
в Европе растущее вторжение масс. Путник, попадая
в варварский край, знает, что не найдет там законов,
к которым мог бы воззвать. Не существует собственно
варварских порядков. У варваров их попросту нет
и взывать не к чему.
Мерой культуры служит четкость установлений.
При малой разработанности они упорядочивают лишь
grosso modo6, и чем отделаннее они, тем подробнее
выверяют любой вид деятельности *.
Всеми признано, что в Европе с некоторых пор
творятся диковинные вещи. В качестве примера назову
две — синдикализм 7 и фашизм. И диковинность их
отнюдь не в новизне. Страсть к обновлению в европей-
цах настолько неистребима, что сделала их историю
самой беспокойной в мире. Следовательно, удивляет
в упомянутых политических течениях не то, что в них
нового, а знак качества этой новизны, доселе невидан-
ный. Под маркой синдикализма и фашизма впервые
возникает в Европе тип человека, который не желает
ни признавать, ни доказывать правоту, а намерен про-
сто-напросто навязать свою волю. Вот что внове -
право не быть правым, право произвола. Я считаю это
самым наглядным проявлением новой жизнедеятель-
ности масс, исполненных решимости управлять обще-
ством при полной к тому неспособности. Политичес-
кая позиция предельно грубо и неприкрыто выявляет
новый душевный склад, но коренится она в интеллек-
туальном герметизме. Массовый человек обнаружива-
ет в себе ряд «представлений», но лишен самой способ-
ности «представлять». И даже не подозревает, каков
— 237 —
|