Юнг и постъюнгианцы

Здесь самое важное слово — метафорический. Это хорошо подчеркивается Миллером:

"Боги и богини — это имена сил или энергий, которые обла­дают автономностью и не обусловлены и не определены со­циальными или историческими событиями, человеческой во­лей или разумом, либо личными и индивидуальными факто­рами ... мы чувствуем, что это информирующие силы, кото­рые придают форму общественному, интеллектуальному и личностному поведению" (1981, с. 28-9).

В подобном же ключе Хиллман замечает, что он рассматри­вает мифы как нечто, открывающее вещи, а не приземляющее. Предполагается, что такое приземление имеет место в Классиче­ской Школе. Обвинение в мифологическом редукционизме тем самым отвергается Хиллманом. Для него миф приводит к еще более продуктивному вращению вокруг образа и переживанию образа. Греческая мифология, в особенности, происходящая из политеистического пантеона, а в наше время затемненная идео­логией и историей монотеистичного иудаистско-христианского мира, несет для архетипической психологии огромный запас того, что Фрейд называл "античностью человеческого развития". Сто­ит подумать о том, как Миллер подает свои идеи. Например, влияние технологии на нашу культуру

"проявляется в соответствии с историями Прометея, Гефеста и Асклепия... Военно-промышленный комплекс — это Гера-Геракл-Гефест... Активная деятельность — либо в форме альтруистических добрых дел, либо в форме революционных движений — это работа Геракла... Урбанизация несет отпе­чаток Афины... постоянное присутствие взрывов иррацио­нального — работа Пана... Может ли кто-нибудь сомневать­ся, что доктрина Бога — это работа Зевса" (там же, с. 83-8).

Сосредоточение внимания на политеистической культуре не случайно, это впрямую связано с вопросом возрождения образа как образа. Мы видели, как ограничивающая концепция психи­ки, происходящая отчасти из "теологического" темперамента Юнга, поместила самость в первостепенную позицию по сравнению например, с анимусом анимой, но это вызвало у Хиллмана сомнение в первичности самости, четвертичности, мандал и т.д. (ср. выше с. 176 и след. ). Хиллман подчеркивает психологиче­ское равенство самости и других так называемых архетипов пси­хики.

Миллер и Хиллман интерпретируют развитие монотеизма и монотеистического взгляда на мир как метафоры ограниченности воображения и разнообразия в современной Западной культуре. Говоря социальным языком, это проявляется в тоталитаризме. С точки зрения Милера, несмотря на то, что некоторые общества стремятся к плюрализму, это скорее желаемо, чем достижимо. То же верно для современной психики — безбожной, расщеп­ленной, односторонней и невротичной. На одном уровне эти явления прослеживаются как поклонение Бытию вместо того, чтобы довериться принципу бытия. Божество как уровень суще­ствования больше не может быть выражено в одном Боге — как впервые предсказал Ницше. Монотеизм пришел туда, куда пришел, как это понимает Миллер, в результате уничтожения и разрушения греческих богов, которые были значительно более разнообразны и детализированны, а кроме того, были как-то ближе и к человеку, и к природе. Постепенно понятие одного Бога выросло из своего иудаистского источника и также из гре­ческих философских рассуждений о божественном как единой сфере с вездесущими центром и отсутствием периферии. Это образ, который привлекал Юнга (как мы видели из его определения самости, с. 153—154 выше), и это один из факторов, ко­торые способствовали тому, что он объединил imago dei с само­стью.