Юнг и постъюнгианцы

Хиллман утверждал, что когда он использует слово "душа", он говорит о перспективе или о точке зрения, которая в своей основе рефлексивна и расположена между нами и событиями или свершениями. Души нет ни в одном из явлений в отдельности, но ее также невозможно постичь в изоляции от явлений. Воз­можно, из-за этого парадокса душу часто "отождествляют с принципом жизни и даже с божеством" (1975b, с. х).

Хиллман также говорит о том, что душа придает смысл, де­лает возможной любовь и мотивирует религиозный инстинкт. В особенности он подчеркивает "углубление событий в пережива­нии" ("душевные свершения") и связь души со смертью. Нако­нец, он рассматривает душу как нечто, объединяющее "способность нашей природы к воображению, переживание через рефлексивные размышления, образ сна и фантазию — то изме­рение, которое признает все реалии как прежде всего символиче­ские или метафорические" (там же).

Хиллман рассматривает образы фантазии как нечто лежа­щее в основе всего, что мы знаем и чувствуем, и каждого слова, которое мы говорим, и поскольку образы фантазии находятся в душе, отсюда следует, что именно душа может и в самом деле быть принципом жизни. Ключевой образ в этой психологии об­раза — это "глубина", и термин "глубинная психология", будучи во многом забытым психоанализом, верен (этот термин все же еще используется, ср. Yorke, 1982). Душа связана с глубиной, а не с высотами, которых может достичь дух. Можно добавить, что глубина — это безусловно и условие, и проявление нашего филогенеза. Это важный момент, который следует иметь в виду: образная система, даже поэтическая образная система так же стара, как человек, и не является продуктом цивилизованного или пост-цивилизованного варианта homo sapiens. Другими сло­вами, образы не только филогенстичны, но они сами по себе являются филогенезом.

Связь между душой и смертью напоминает о здоровом слиянии, которое, по мнению Фрейда, имеет место между эро­сом и танатосом, инстинктами жизни и смерти. Тогда душа при­ближается к тому аспекту инстинкта смерти, который предпола­гает стремление к слиянию, регрессии и океаническому состоя­нию. Эти качества находятся в постоянном конфликте с такими атрибутами эго, как анализ, развитие, сепарация.

В соответствии с тем, как Хиллман использует "душу", мы можем отметить, что к глубине он прибавляет интенсивность (1975b, с. xii), что предполагает переживания, по меньшей мере, и смысл. Это оправдывает сохранение языка эго-самости во всех спорах в архетипической психологии о том, что есть только один тип эго (как мы видели в гл. 3). Является ли эго единственным способом выражения чего либо? Эго может быть необходимо для интеграции переживания, но многие переживания не требуют интеграции, через них просто надо пройти. Здесь есть эпистемиологическая проблема. Если я говорю о переживании чего-то, кто есть тот "я", о котором я говорю? Можно возразить, что это, вероятно, эго, и что в переживании ключевой фактор — сила эго, а не душа. Разделение этих моментов (эго и души) — предмет серьезного спора, но здесь нам опять-таки необходимо иметь в виду взаимодействие.