Теория языка

Тот факт, что в языке многое конструируемо, а кое–что, напротив, не поддается конструированию, относится к числу тривиальнейших. В грамматиках подчеркивается и выдвигается на передний план то, что легко конструируется. А в дополнение сообщается то, что менее просто сконструировать и что выступает как обременительный балласт в виде «исключений». При рассмотрении явлений в историческом аспекте часто удается распознать в изолированных образованиях остатки прежних, поддававшихся конструированию систем. Некоторые из них сохранились и производят впечатление островков, оставшихся от исчезнувшего богатства форм. Или наоборот, бывает так, что прежде существовало большее единообразие, которое местами оказалось нарушенным. Над этим грубыми мазками очерченным и в деталях хорошо известным общим состоянием как бы парит потребность языкового репрезентативного механизма в координаторах, будь то «произвольные» посредники типа алфавитной цепочки или прозрачно построенные посредники, какими являются сложные наименования чисел или формы спряжения «регулярного» глагола в греческом или в немецком языках. Посреднический характер этих координирующих механизмов мы детально опишем на одном, но хорошо изученном примере — на системе падежей индоевропейских языков. Встроенный (dazwischengeschoben) полевой механизм падежной системы 1 становится пригодным координатором лишь благодаря тому, что репрезентируемое, положения вещей, которые воспроизводятся в индоевропейских предложениях, мыслятся и видятся по схеме действий человека или животного. Это доминирующая схема положения вещей в индоевропейских языках. Где она используется, там полевой механизм так называемых падежей внутренней детерминации отображает положение вещей сообразно с полем; этот механизм служит для подражания положению вещей.

§ 13. ЗВУКОПОДРАЖАТЕЛЬНЫЙ (ЗВУКОПИСУЮЩИЙ) ЯЗЫК

В языке нет поля живописания

Тенденции к живописанию прослеживаются не только у поэтов, но повсюду в языковых произведениях. Это иногда безобидные забавы и арабески; а там, где они возникают из глубин, они в конечном счете представляют собой проявление человеческого стремления вновь устранить то косвенное и окольное, что роднит язык с другими сферами культуры. Жажда наглядности и потребность в непосредственном контакте и общении с чувственно воспринимаемыми вещами — это состояние говорящего, психологически вполне объяснимое. Человек, который, оперируя звуками, научился читать о мире и постигать его, чувствует себя оттесненным промежуточным механизмом языка от обилия всего того, что может непосредственно созерцать глаз, слышать ухо, ощупать рука, и он ищет путь назад, стремится, сохраняя, насколько возможно, звучание, к полному охвату конкретного мира. Таковы простые мотивы феномена языкового звукописания.