|
И тем не менее в каком–то смысле и в том, что воспроизводится с помощью языка, должна быть возможной верность, ибо без нее вообще не может быть никакой «репрезентации», которая заслуживала бы этого названия. Мне кажется, что некоторые значительные теоретики языка современности (в том числе Кассирер) в своем вполне обоснованном отрицательном отношении к античным и средневековым воззрениям слишком далеко отошли от «отражательной функции» языка и подвергаются опасности выплеснуть вместе с водой и ребенка. Если я слышу, например, такие предложения, как: Prophete rechts, Prophete links, das Weltkind in der Mitte 'Пророк справа, пророк слева, а дитя мира сего посредине'; Der Kцlner Dom hat zwei erst in der Meuzeit ausgebaute Tьrme 'у Кельнского собора две башни, построенные лишь в новое время', — то в этих предложениях внеязыковые положения вещей, доступные чувственному восприятию и выражаемые языковыми средствами, презентируются каждому, понимающему немецкий язык, с практически достаточной однозначностью. Теория языка не должна, когда речь идет об обыденном языке, прибегать к суждениям гносеологического порядка и давать на бесхитростный вопрос о репрезентативной верности таких предложений философский ответ. Это было бы неправильно, это было бы метабазисом allo genos[161], это было бы типичным эпистемологизмом. Гёте и два пророка, Кельнский собор с его двумя башнями — это предметы, которые своими средствами мог бы изобразить художник столь же хорошо, как и тот, кто использует для изображения средства языка. И лишь в рамках такого рода многообразных возможностей презентации ставится вопрос о характере и верности языковых репрезентаций. Выше уже было сказано, что нет прямых полевых отображений между воспринимаемыми чувственно полевыми моментами и репрезентируемым; но еще не сказано, как обстоит дело с косвенными, опосредованными соотнесениями. Прежде чем поставить этот вопрос относительно языковых символических значимостей и полевых знаков, я хочу с позиций психологии ввести и обсудить главный случай опосредованного соотнесения под названием «n–угольник и алфавит». Предположим, что, как принято в геометрии, углы многоугольника необходимо обозначить буквами. Как можно было бы при этом поступить и как поступают на самом деле? В принципе совершенно произвольно каждому углу для его обозначения приписывают букву, чтобы (как говорит Платон) было удобно средствами языка что–то сообщить друг другу о «предмете» и его свойствах, например о геометрических отношениях в пределах фигуры. Я выбираю шестиугольник; на рисунке рядом расположены два варианта, которые мы можем сопоставлять. Какое между ними различие? — 157 —
|