Российский менталитет. Вопросы психологической теории и практики

Своего высшего художественного воплощения тема «стра­дающей души» и связанные с ней идея и убежденность в том, что страдание есть проявление души, а следовательно, и самой жизни, что оно есть осветитель» и ее истинная основа, полу­чили, как известно, в творчестве Ф. Достоевского, одного из самых глубоких исследователей *тайн» человеческой личности вообще, «русской души», в частности.

В системе жизненных ценностей русского народа страда­нию придается благостный, нравственно-очищающий и духов­но-возвышающий смысл: им определяются общая душевная отзывчивость человека, его способность воспринимать не толь­ко собственное, но и чужое горе, проявлять сочувствие и со­страдание к другим людям, готовность оказать им помощь в трудные минуты жизни. О том, что значит для русского чело­века чувства сострадания и сочувствия, прекрасно сказал И. С. Тургенев. Обращаясь к московским студентам, выразив­шим ему глубокое признание и поклонение в связи с его чество­ванием в 1879 году, уже стареющий и умудренный большим Ясизненным опытом писатель сказал: «я ...горжусь и осчастливен

7>

196____________________________________________________И А. Джидарьян

этим сочувствием, ... это сочувствие есть высочайшая, единст­венная награда, после которой уже ничего не остается желать» [28, с. 335].

Обостренное и повышенное внимание к печальным сторо­нам жизни в сознании и мировосприятии русского народа оп­ределили, в свою очередь, и весьма скромные позиции в них счастья и его составляющих. Счастье чаще всего воспринима­ется как мечта, как идеал — «счастия искали, счастья ае на­шли» (К. Бальмонт) — или, в лучшем случае, как отдельные мгновения и быстротечные эпизоды жизни — «радость корот­кая» (С. Есенин) — которые трудно и невозможно удержать. Сознание как бы противится иллюзорности и мимолетности состояний мирского благополучия и переживаний радости: «счастью не верь — а беды не пугайся» — по житейски мудро и по*доброму наставляет русская народная пословица. Оно словно опасается возможных противоречий и «столкновений» с собственным нравственным чувством, которому эмоциональ­но ближе и интуитивно понятнее как общая «мировая скорбь», так и печаль конкретной человеческой жизни.

В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что в рамках русского менталитета очень значимой и актуальной оказалась такая сложная и неоднозначная проблема как про­блема счастья и вины, проблема морального права быть счаст­ливым.