Российский менталитет. Вопросы психологической теории и практики

В детской исповеди, в общении со взрослыми закладыва­лись такие личностные черты как снисходительность к чужим слабостям, привычна к духовному самоанализу: все то, что служило основой духовного здоровья нации. Рядом с ребенком были «образцы» — прежде всего это, конечно, отец. А через отца, его образ, его способы поведения, воспринимался и скла­дывался образ других людей. Сколько их было, «подобных отцу», настолько и «богат» был ребенок и своей образной сфе­рой был защищен в грядущих испытаниях. На долю Ивана Шмелева их выпало с лихвой: голод в Крыму («Солнце мерт­вых»), расстрел красноармейцами сына, эмиграция. Но и че­рез десятилетия он пронес образы отца, доброго («святого») старичка Горкина и всех, с кем встретился «в той России». И тогда в памяти, может быть, самым главным оказывались эти ласковые лучики-морщинки на лице Горкина, делавшие его доброе лицо «святым», и все-все вокруг, становившееся в дни праздников «святым* — необычным, не от мира сего. Это не «идеализация», а именно способность в окружающем увидеть сокровенное, чем так отличается пора детства.

Другие детские воспоминания — священника и ученого Пав­ла Флоренского помогут пояснить суть происходящего в оп­ределенную пору с каждым ребенком (когда он во всем ищет — и находит, таинственное, сокровенное). Но сначала — о похо­жем в образе отца с тем, что писал о своем отце Иван Шмелев: «Папа не любил, когда нищие просили у него на виду, при других, и часто сердился на них за это, и гнал их... Когда же думал, что никто его не видит, то всегда давал, но никогда медных монет, а всегда серебряную... При мне, маленьком, он обыкновенно давал, но и то стеснялся моего присутствия» [12, с. 324]. Именно отец сначала почувствовал, а потом определил ту особенную область, в которой затем Павел Флоренский тру­дился всю жизнь: «Папа неоднократно говаривал мне, что не считает меня сильным ни в чисто теоретической, отвлеченной сфере, ни в сфере конкретной, а там, где «конкретное и абст­рактное соприкасаются». В этой-то полосе их взаимного пере­хода папа ждал от меня чего-то нового и важного» [там же, с- 323]. В детстве у будущего ученого и богослова была неис­требимая тяга узнать, увидеть то, что находится за предмета-ми и событиями видимого мира, узнать о реальности, просве-чивающей через привычные предметы и явлений — сущности их вещей. Речь идет о символе, назначение которого — быть Прообразом мира горнего, духовного. «Я искал того явления,

96_______________________________М И Воловикова, Л Л Гренкова