|
Деятельность невидима. Достаточно внимательно познакомиться с основными работами А. Н. Леонтьева, чтобы понять, что деятельность в них ни в коей мере не может быть отождествлена с поведением, если его понимать чисто бихевиористически. Принцип предметности, и, соответственно, круг феноменов предметности (“характера требований“, “функциональной фиксированности“ объектов и т. п.). “позволяют провести линию водораздела между деятельностным подходом и различными натуралистическими поведенческими концепциями, основывающимися на схемах “стимул-реакция“, “организм-среда“ и их модификациях в необихевиоризме“ (А. Г. Асмолов)1. Выразительный пример того, что предмет деятельности отнюдь не тождествен вещи, с которой в данный момент непосредственно взаимодействует человек и которая непосредственно доступна стороннему наблюдателю, приводит А. У. Хараш, напоминая об одном примечательном эпизоде, рассказанном К. Лоренцом. Известный этолог однажды водил “на прогулку“ выводок утят, замещая собой их мать. Для этого ему приходилось передвигаться на корточках и, мало того, непрерывно крякать. “Когда я вдруг взглянул вверх, — пишет К. Лоренц, — то увидел над оградой сада ряд мертвенно-белых лиц: группа туристов стояла за забором и со страхом таращила глаза в мою сторону. И не удивительно! Они могли видеть толстого человека с бородой, который тащился, скрючившись в виде восьмерки, вдоль луга, то и дело оглядывался через плечо и крякал — а утята, которые могли хоть как-то объяснить подобное поведение, утята были скрыты от глаз изумленной толпы высокой весенней травой. Страх на лицах зрителей — это не что иное, как их невербальный самоотчет о том перцептивном впечатлении, которое так хорошо воспроизвел сам К. Лоренц. Его деятельность наблюдалась в урезанном виде — из неё был полностью “вырезан“ предметный, смыслообразующий кусок“2. Нетождественность деятельности поведению по критерию воспринимаемости данности, “видимости“ — не единственный диф признак соответствующих понятий. Мы же отмечаем его в связи с нашей основной задачей: показать, что и этот признак — “наблюдаемость“ деятельности — критически переосмысливается методологами. Но, может быть, речь идет только о том, что деятельность всегда наблюдаема со стороны, и достаточно встать на позицию “внутреннего“ наблюдателя, как картина деятельности мгновенно откроется наблюдателю, и деятельность станет “видимой“? Увы, и это не всегда так! Если бы все обстояло именно таким образом, то, пожалуй, была бы совсем неоправдана критика интроспективного метода исследования психических явлений (этот метод претендовал на прямое изучение сознания “изнутри“, глазами внутреннего наблюдателя), не нужны были бы какие-либо специальные приемы, позволяющие человеку понимать самого себя; да и вся современная психология, не слишком-то доверяющая непосредственным свидетельствам внутреннего опыта человека, должна была бы быть существенно упразднена. В действительности же деятельность “изнутри“ воспринимается и переживается далеко не во всей её целостности, зачастую искаженно, видение деятельности нередко выступает в качестве особой деятельности субъекта (рефлексии), иногда не приносящей, в сущности, никаких иных, кроме негативных, результатов. Таков, например, феномен “безобразности мышления“, открытый вюрцбургской школой: отсутствие структурированных и содержательно интерпретируемых сенсорных элементов, выступающих в качестве промежуточных продуктов решения ряда интеллектуальных задач. Так же и мотивы человека (предметы его потребности), как подчеркивается большинством исследователей, могут находиться “за занавесом сознания“. — 13 —
|