|
Но более всего он не походил на обычных пожилых пациентов какой-то умиротворенностью, ясностью взора, блеском глаз, правда, несколько затуманенных болезнью. Порой казалось, что это ребенок, играя, прицепил себе бороду и надел парик, настолько ясен и чист был взор этого человека. Угроза септического состояния осложнялась еще и тяжелой аритмией, сахарным диабетом и трофическими язвами на ногах. После изучения переводного эпикриза становилось ясно, что последующей операции он может и не выдержать. Я сам в те хмурые и дождливые дни поздней осени ходил весьма подавленным. Расстраивалась семейная жизнь у дочери, которая, выбрав себе в мужья человека из другой «социальной прослойки», никак не могла наладить с ним взаимоотношения. Мне тоже пришлось поучаствовать в их конфликтах. Желая помочь, я сделал только хуже, дело дошло до взаимных оскорблений. И не в моём характере было отступать, ведь я всегда был человеком и упрямым, и самостоятельным, всего добился в жизни сам. Дочери уделял много внимания, и до замужества беды обходили ее стороной. Она жила как за оградой, не ведая ни материальных, ни каких-либо других нужд. У нас с ней всегда было хорошее взаимопонимание, но этот внезапный брак всё перевернул. Из-за всего этого во мне накопилось какое-то раздражение. В таком состоянии я пришел на обход в палату, где лежал Борис Филиппович. Начал с ним беседу довольно холодно и, честно говоря, был погружен в свои мысли. В этот момент больше всего не хотелось еще и беседовать с тяжелым больным о его перспективах. Но когда я осторожно высказал сомнение по поводу исхода операции, то неожиданно услышал: «Я представляю тяжесть своего состояния, я врач по профессии. На операцию теперь уже и не соглашусь. Слава Богу, что всё время болезни нахожусь в ясном сознании и имею возможность читать». При этом он посмотрел на меня своим пронзительным взглядом, и его губы чуть дрогнули в улыбке. — А вот Вы ходите совсем черный, не находите покоя. — Да, проблемы… — пробормотал я. — Проблемы? — он опять как бы чуть улыбнулся. И тут я со всей ясностью понял, как жалки и ничтожны мои нелепые переживания, скандалы и жажда мести перед лицом смерти человеческой. Я в хирургии не первый год и видел смерть не раз. Привыкнуть к этому, конечно, невозможно. Но, бывало, люди умирали как-то жалко, в суете, стенаниях, обидах и упреках. Если человек много дней находился без сознания или в полузабытьи и с ним не приходилось общаться, он и не запоминался. Умер, и всё. А как он жил? Кто он вообще? На эти вопросы нет ответов. — 47 —
|