Актуальные проблемы клинической и прикладной психологии

Третьей предпосылкой культурных особенностей переживания стыда и вины яв­ляется различие в системах восприятия себя в мире. Это, например, легко выявляется через сравнительный анализ китайского и европейского отношения к личностной вино­ватости. Полагаем, что понимание своей вины - это изначальный, самый важный и од­новременно трудный момент выбора жизненного пути. Экзистенциальное разделение начинается именно на уровне рефлексии, что в конечном и в самом общем виде выра­жается в рациональном признании или отрицании своей виноватости. В европейской традиции борьбы за индивидуальность человеку легче прорываться к успеху, будучи не обременённым чувством вины, которое чаще воспринимается с отрицательным оттен­ком. Китаец воспитан в готовности принять все проблемы на себя. Русская мысль тра­диционно ищет устойчивость и находится «между двух огней». Так, все поступки, ге­роев романа Л. Толстого «Война и мир» обусловлены признанием вины, желанием её искупить или не допустить в будущем; в то же время ни один герой романа Ф. Досто­евского «Преступление и наказание» ни разу не произнес слов «я виноват».

Различное отношение к месту вины с одной стороны, и к соотношению рассудоч­но-логической и интуитивно-чувственной аргументации с другой стали основой двух существенных особенностей проживания вины. Предельно обобщенно они проявились в репрессивной «этике лица» в Китае и в «этике дискурса» в западноевропейской куль­туре. Первая сложилась в контексте традиционного китайского отношения к личности как к сочетанию «костей и плоти» - природного начала с социальным «лицом», кото­рое, как приобретённое, может быть потеряно в любой момент жизни, и никто не в си­лах отследить динамику его развития. В такой ситуации понятно отсутствие в Китае идеи презумпции невиновности - обвиненный должен был доказательно оправдывать­ся, а общественному мнению были развязаны руки для вменения вины. «Этика лица» пресекала всякое соперничество и уж тем более реализацию личных планов. Все лич­ные интересы веками «загонялись» внутрь сознания, человеку было спокойнее внешне проявлять тотальную заботу о другом. В результате традиционно сложилась готовность признать собственное несовершенство, принять вину за поступки других раньше, чем тебе ее вменили, добровольно возложить ответственность на себя, минуя всякие пере­живания и анализ ситуации. Отсюда китайская педагогика настойчиво и довольно же­стко воспитывает в каждом скромность и бескорыстие как ведущие человеческие доб­родетели, благодаря которым проживание вины-ответственности наступает без душев­ных мук и пауз на осмысление (последние китайская культура успешно заменяет ри­туалами, имеющими длительную историю и преемственность), а искупление совпадает с прохождением жизненного пути. Сила педагогической системы в том, что каждый воспитанник действительно ощущает себя виноватым и, предваряя всякие призывы, искренне стремится к искуплению. Из этого вытекает тот интересный факт, что китай­ское моральное сознание менее всего сосредоточено на выработке и фиксации норм в контексте «что хорошо, что плохо?», ибо древнекитайская традиция, переходя от мифа не к логосу, а именно к морали, поняла эту мораль как процесс, как путь к лучшему, в то время как логически выстроенная Европа перманентно стремится жестко определить «табель о рангах» и выяснить «кто виноват?». Китайское же сознание освобождено от подобных забот, ибо принятия на себя вины как проблемы для него просто нет.