Поздний был час, спать улеглись по домам. Разбудил дворник Домну. А ей, хоть плачь, идти надо. И привел шантряп купцову дочку в кабак, вывел на середку к целовальникам, сам куражится. — Угощай, — говорит, — гостей, кланяйся! Взяла Домна поднос, две рюмки на поднос, бутылку вина, пошла обходить гостей, потчевать. Пьют гости, подмигивают: рожи красные, пьяные. Раз что Домна за шатряпа пошла, им ли не взять ее! — всяк о себе свое одно думает, глазом примеривает. Пьют гости, подмигивают. А она глаз не подымет, ходит с подносом, кланяется. И напились целовальники, свалились с лавки под стол, и дворник захрапел под столом. Все заснули, все сорок целовальников. Одна Домна, одна в кабаке с подносом стоит. «До утра дождаться, все узнают, донесут батюшке!» — думает себе Домна, а сердце так и ходит, так и рвется. И взяла Домна отворила бочку с вином, пропустила вино да и зажгла все вино, а сама домой, в верхи, в свою комнату. Поутру встает старик, а к нему посланный: — Кабак сгорел, сорок целовальников сгорело в кабаке и дворник твой сгорел. Старик к Домне: в горе ли, в радости — все к ней, с ней одной совет. Строгий был старик, строго держал дочь, а любил ее: одна она у него была. — Что, — говорит, — дитятко, спишь, беда у нас. А на ней лица нет. — Так мне, батюшка, тяжело мне было, так… не спала я, спать не могла… — Кабак сгорел, сорок целовальников сгорело в кабаке… — говорил отец, сам смотрит на дочь, и вдруг понял старик, — все, все сгорели и дворник твой! 1911 РобкаяЖила-была одна девица, умер у ней отец, умерла и мать. Осталась одна Федосья, да без отца, без матери и спозналась с работником отцовским. Хороший был работник-бурлак, крепко полюбил Федосью, и Федосья к нему привязалась, и жить бы им да жить, да люди-то говорить стали — нехорошо. Федосья и оробела. Пошла Федосья к дяде, просить дядю и тетку: — Возьмите, — говорит, — меня, примите к себе. А дядя и тетка говорят: — Покинь свою дружбу, так мы тебя возьмем. На все готова Федосья: оробела девка. — Покину, — говорит, — покину, возьмите только. И приняли старики племянницу, и стала Федосья жить в дядином доме: как дочь стала жить, а дружбы своей не покинула. Пойдет на вечеринку, там украдкой и свидится с ним, где-нибудь в сторонке, украдкой, поговорит с ним, — поговорят, потужат. И опять в люди вышло: узнал дядя, узнала и тетка, стали старики поругивать Федосью. А тут этот работник-бурлак вдруг и помер. — 109 —
|