|
Однако Вожделенский не сделал этого, а, напротив, с обычным дружелюбием ответил: – За этим пришли, так, разумеется, надо обедать. Ленивые щи приятели вычерпали быстро и молчаливо. Проглотивши последнюю ложку, Пугачев откинулся на спинку кресла и сказал: – А департамент-то наш, кажется… ау! – Что так? – откликнулся Вожделенский как бы удивленно, но с затаенной иронией. – Да так… видимости некоторые проявляются… Будто уж вы и не знаете? – Не знаю, – отрекся Вожделенский. – О преобразованиях, не скрою, слыхал, а чтобы совсем упразднить – об этом не знаю. – Ну, да, преобразования… У нас ведь всегда с преобразований начинается… Сначала тебя преобразуют, а потом и упразднят. – Не упразднят-с, а остепенят, в надлежащие рамки поставят – это так! Это – бывает! Да ведь оно и не может иначе быть. – Совершенно справедливо, – согласился Жюстмильё. – В чем же остепенение-то будет состоять? – А в том и будет состоять, что служить так служить, а либеральничать так либеральничать*. Только и всего. Никогда еще Вожделенский не говорил так определительно. Очевидно, он чувствовал под ногами вполне твердую почву. Пугачев угрюмо сдвинул брови и потупился. Жюстмильё тоже как будто оторопел и смущенно уставился глазами в зеленую массу протертого щавеля, из которой торчали куски зачерствелой телятины (фрикандо?). «А потом, может быть, и департамент Оговорок остепенять начнут!» – думал он, полегоньку вздрагивая. – Чем же мы… худо служили? – спросил Пугачев после минутного замешательства. – Худо не худо, а не-бла-го-вре-мен-но! – отчеканил Вожделенский и затем, перевернув блюдце с фрикандо, осмотрел его со всех сторон, на мгновение поколебался, но наконец перекрестился и запустил ложку в гущу: с богом! – Что такое «неблаговременно»? Это насчет прожектов, что ли? – пристал Пугачев.* – И насчет прожектов, и вообще.* Общество волнуете. – А я так думаю, совсем напротив. Утешение подаем. – Вы думаете так, а другие думают иначе. Вы говорите: «Утешение», а другие говорят: «Вред». – В чем же вред? Ежели обществу показывают перспективы, ежели ему дают понять, что потребности его имеются в виду… в чем же тут, смею спросить, вред? Пугачев был взволнован и возвысил голос; Вожделенский, который вообще не любил «историй», поспешно вычищал ножиком зеленую массу и молчал. Жюстмильё сидел как на иголках, но на всякий случай посылал умильные взоры в сторону Вожделенского. – Легко сказать: «Вред!» – горячился Пугачев, – а что такое вред? Разве мы что-нибудь когда-нибудь предваряли? разве мы что-нибудь когда-нибудь распространяли или поощряли? В чем заключалась наша задача? – она заключалась в том, чтобы показывать обществу перспективы! Для чего нужны были перспективы? – для того, чтоб уберечь общество от химер и преувеличений! Для того, чтоб его успокоить, обнадежить, утешить. Полагаю, что в этом ничего неблаговременного нет! — 39 —
|