|
Что же касается до обязательного страхования жизни, то хотя этот предмет никоим образом в пределы интендантского ведомства не входит, однако, подумавши, и об нем «написать» можно. Что бы, например, написать? да просто: «признавая необходимым, в видах успешнейшего продовольствия армий и флотов…» А потом оно уж само собой пойдет. И чтобы было вернее, непременно нужно написать не туда, куда следует, а куда-нибудь вбок. А оттуда опять вбок напишут. И все кругом зажужжат. Зажужжат почты и телеграфы, зажужжат финансы, пути сообщения, иностранные исповедания… Тогда уж и настоящему ведомству волей-неволей придется зажужжать. Смотришь, ан дело и в шляпе. Поэтому мы решили: ожидать от Балалайкина дальнейших подвигов. Что же касается до Перекусихина, то об нем мы совсем не имели суждения, предоставив его участь усмотрению моршанского меняльного корабля. Был уж одиннадцатый час утра, когда мы вышли для осмотра Корчевы. И с первого же шага нас ожидал сюрприз: кроме нас, и еще путешественник в Корчеве сыскался. Щеголь в гороховом пальто*[27], в цилиндре – ходит по площади и тросточкой помахивает. Всматриваюсь: словно как на вчерашнего дьякона похож… он, он самый и есть! – Глумов! смотри! вчерашний-то дьякон… вон он! – воскликнул я в испуге. Но Глумов, вместо того чтоб ответить на мое восклицание, в свою очередь встревоженно крикнул: – Смотри! смотри! вон туда! в тот угол! Смотрю и не верю глазам: в углу площади – другой путешественник гуляет. И тоже в гороховом пальто и в цилиндре. Вот так штука! Помелькали-помелькали и вдруг в наших глазах исчезли, словно сквозь землю провалились. Инстинктивно мы остановились и начали искать глазами, нельзя ли спрятаться где-нибудь в коноплях. Но в Корчеве и коноплей нет. Стали припоминать вчерашний день, не наговорили ли чего лишнего. Оказалось, что в сущности ничего такого не было, однако ж… – Однако, брат, ты завел-таки нас! – малодушно укорил я Глумова. Но он уж и сам сознавал свою ошибку. Сконфуженно смотрел он на Фаинушку, как бы размышляя: за что я легкомысленно загубил такое молодое, прелестное существо? Но милая эта особа не только не выказывала ни малейшего уныния, но, напротив, с беззаветною бодростью глядела в глаза опасности. – Положим, что мы ничего такого не сделали и не сказали, – продолжал я приставать, – но ведь этого недостаточно. По нынешним обстоятельствам, теплота чувств нужна, деятельная теплота, а мы ее-то и прозевали… Тем не менее бодрость Фаинушки на всех подействовала восстановляющим образом, так что меня уж не слушали. Как-то разом все созвали себяневиноватыми, а известное дело, что ежели человек не виноват, то ты хоть его режь, хоть жги – он все-таки будет не виноват. Удивительно, как окрыляет это сознание, какую-тo смелость и гордость вливает. Даже меняло – и тот почувствовал себя до такой степени невиноватым, что тут же дал обещание, что ежели теперь благополучно пронесет, то он сполна отвалит Перекусихину просимый им куш. — 136 —
|