|
– Это тоже Савва Силыч говорил? – Да, мой друг, он. А что? – Ничего. Так спросилось. Хорошая мысль. На эту тему мы беседовали довольно долго (впрочем, говорила все время почти одна она, я же, что называется, только реплику подавал), хотя и нельзя сказать, чтоб разговор этот был разнообразен или поучителен. Напротив, должно думать, что он был достаточно пресен, потому что, под конец, я таки не удержался и зевнул. – Ах, что же я? – всполошилась она, – и не подумала, что с дороги тебе отдохнуть хочется! А еще хозяйкой себя выставляю. – Успокойся, душа моя, я не сплю после обеда. А вот что? я думаю: не уехать ли мне? По-настоящему, я ведь мешаю тебе! – Ах, что ты! чем же ты мне мешать можешь! Если б и были у меня занятия, то я для родного должна их оставить. Я родных почитаю, мой друг, потому что ежели мы родных почитать не станем, то что же такое будет! И Савва Силыч всегда мне внушал, что почтение к родным есть первый наш долг. Он и об тебе вспоминал и всегда с почтением! – Ну, если я не мешаю тебе, то тем лучше. – А я вот что, братец. Я велю вареньица подать, нам и веселее будет. А потом и чаю; ведь ты чай любишь? – Что ж, это прекрасно. И вареньица, и чаю – не откажусь. – Ах, как я рада! И как это хорошо, что ты откровенно мне высказал, что? тебе нравится. А вот другие любят, чтоб хозяева сами угадывали – вот му?ка-то! Она взяла меня за обе руки и так грустно-грустно взглянула мне в лицо, словно хотела сказать: «Сиротка ты, бедненький! надо же тебя приголубить и подкормить!» Через несколько минут на столе стояло пять сортов варенья и еще смоквы какие-то, тоже домашнего изделия, очень вкусные. И что всего удивительнее, нам действительно как-то веселее стало или, как выражаются крестьяне, поваднее. Я откинулся в угол на спинку дивана, ел варенье и смотрел на Машу. При огнях она казалась еще моложавее. – Машенька! – невольно вырвалось у меня. – Ах, ты кончил? Вот покушай еще; дай я тебе положу… морошки или крыжовнику? – Нет, я не о том. Я все хочу тебе сказать: какая ты еще молодая! Совсем-совсем ты не изменилась с тех пор, как мы расстались! – Это по наружности только, а внутри… – Что такое «внутри»! Ты напускаешь на себя – и больше ничего! Право, ты так еще мила, что не грех и приволокнуться за тобой, и я уверен, что этот Филофей Павлыч… – Ах, нет! что ты! что ты! – Нет, признайся! Наверное, этот вертопрах… – Во-первых, он совсем не вертопрах, а во-вторых, оставим это… Знаешь, ведь я об чем-то хотела с тобой поговорить! — 281 —
|