|
– А много у тебя детей? – Четверо, мой друг. Старшенькая-то у меня дочь, Нонночка, а прочие – мальчики. Феогност – старший, Коронат – средний, а Смарагдушка – меньшой. Савва Силыч любил звучные имена. – И ты любишь детей? – Ах, мой друг! Она с укором посмотрела на меня, как будто я и невесть какую ересь высказал. – Только скажу тебе откровенно, – продолжала она, – не во всех детях я одинаковое чувство к себе вижу. Нонночка – та, можно сказать, обожает меня; Феогност тоже очень нежен, Смарагдушка – ну, этот еще дитя, а вот за Короната я боюсь. Думается, что он будет непочтителен. То есть, не то чтобы я что-нибудь заметила, а так, по всему видно, что холоден к матери! – Извини меня, Машенька, но, право, мне кажется, что ты вздор говоришь! Ну, какие же ты могла заметить признаки непочтительности в семилетнем мальчике? – Ах, не говори этого, друг мой! Материнское сердце далеко угадывает! Сейчас оно видит, что и как. Феогностушка подойдет – обнимет, поцелует, одним словом, все, как следует любящему дитяти, исполнит. Ну, а Коронат – нет. И то же сделает, да не так выйдет. Холоден он, ах, как холоден! – Это бывает. Родители заберут себе случайно в голову, что ребенок неласков, да и твердят ему об этом. Ну, разумеется, он тоже смекает. Сначала только робеет, а потом и в самом деле становится холоден. – Ах, нет, не я одна, и Савва Силыч за ним это замечал! И при этом упрям, ах, как он упрям! Ни за что? никогда родителям удовольствия сделать не хочет! Представь себе, он однажды даже давиться вздумал! – Что ты! – Право! сдавил себе обеими руками шею… весь посинел! В эту минуту дети гурьбой вбежали в гостиную. И все, точно не видали сегодня матери, устремились к ней здороваться. Первая, вприпрыжку, подбежала Нонночка и долго целовала Машу и в губки, и в глазки, и в подбородочек, и в обе ручки. Потом, тоже стремительно, упали в объятия мамаши Феогностушка и Смарагдушка. Коронат, действительно, шел как-то мешкотно и разинул рот, по-видимому, заглядевшись на чужого человека. – Ну, вот и молодцы мои! – рекомендовала мне Машенька детей, – не правда ли, хорошие дети? Нонночка сделала книксен; прочие шаркнули ножкой. – Прелестные! – поспешил согласиться я, целуя всех по очереди. – Хорошие, послушные, заботливые дети и любят свою мамашу. Не правда ли… Коронат? Коронат, надувшись, смотрел вниз и молчал. – Что ж ты молчишь! Любишь мамашу?.. Анна Ивановна! верно, он опять сегодня шалил! — 278 —
|