|
– Из такого рассказа даже мой муж рассказа не сделает. – А кто ваш муж? – спросил рачий господин, очевидно прочно принявший на себя обязанности добровольного конферансье. – Мой муж? – Аркадий Аверченко. Это было так неожиданно, что я только качнулся, будто меня сзади толкнули коленкой, но не нашелся что сказать. – Неужели ваш муж – Аркадий Аверченко? – спросил оживившийся дьякон. – Ну как он, вообще? – Ничего, спасибо. – Все пишет? – Пишет. – Так-таки все пишет и пишет? – Пишет. – Мигает, – сказал задремавший было мужичонка. – А какой он собой, этот Аверченко? – спросил я. – Да такой, знаете… Среднего роста. И бородка Луи-Филипп. – А как же я видел его фотографию без бороды, – удивился рачий конферансье. – Да это у него бывает. Иногда сбреет, иногда отпустит. Вообще, со странностями. – И пишет, говорите? – То есть, знаете, сладу с ним нет. Как письменный стол увидит – затрясется весь… Он, впрочем, больше по ночам. Гора бумаги перед ним, слева бутылка коньяку, справа – рому. И как начнет писать – только держись. Слуги кругом мечутся, а он знай покрикивает: «Перо свежее. Рому подлей. Чернил подлей». Верите ли, иногда в ночь до пяти раз доливали. – Рому? – Какое рому, – чернил. А допишет – сейчас же ко мне в спальню с пером в руке бежит: «Нинка, – кричит, – давай новую тему. Эту уже написал». – Разве вы ему темы даете? – Конечно, я. А кто ж? – Однако приятно быть женой такого человека? – еще больше выпучив глаза, спросил конферансье. – Ну знаете, не особенно. Врагу не пожелаю. В глубине души я обиделся, но промолчал. Господин с рачьими глазами давно уже чувствовал ревность к успеху, который имела «жена Аверченко». По его лицу было видно, что и он не прочь рассказать что-либо не менее удивительное. Для разгона еще раз спросил кроткого мужичка: – Так мигает, говоришь? – Ай, и мигает же… – Глупости все это. Вот Париж такой город, что там не замигает. Да… Был со мной в Париже случай, что и до сих пор не могу опомниться. То есть свидетелем я был. Эйфелеву башню знаете? Оказалось, знают все. Даже мужичонка видел на картине у сельского лавочника. – Должно, высоченная гадина! – Еще бы. По последним исследованиям до шестисот метров насчитывается. Иду это я однжды по уличке, вот как раз сбоку Эйфелевой башни. Вдруг гляжу – на третьем пролете человек стоит… а это саженей семь – десять. Посмотрел вниз, перекрестился – да как сиганет вниз. — 139 —
|