|
Александр Сергеевич, я о вас скучаю. С вами посидеть бы, с вами выпить чаю. Вы бы говорили, я б, развесив уши, Слушал бы да слушал. Вы мне все роднее, вы мне все дороже Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже Захлебнуться горем, злиться, презирать, Вам пришлось ведь тоже трудно умирать... *** - Теперь я понимаю, Асинкрит, почему ты мне вчера про Пушкина стихи читал, - сказал Петрович. В зимнем домике остались всего три человека – они с Сидориным, да Большаков, который сшибал стресс чудовищной долей алкоголя. Разъехались гости, уехали сотрудники милиции, взявшие показания у свидетелей, главным из которых был Федулаев. Его изрядно помучили вопросами, но картина в общем-то с самого начала выглядела ясной, тем более, что Львовский находился в розыске. А волчица... зверь он и в Африке зверь... - А я понимаю, почему со мной все это случилось... Надо же, пожалел, что человеком на свет родился. Сидорин замолчал. Молчал и старик. Где-то в другой комнате пьяно бормотал Кирюха: - Помните, крепость волка удивительна. Ни медведь, ни лось не отличаются такой жизнеспособностью... - О чем молчишь, Васильич? – спросил наконец Федулаев. - О многом. О двух Лизах – я тебе о них рассказывал, об Исаеве, Львовском. О тебе. О своих снах. Помнишь, почему я от тебя уехал? - Ты особо не объяснял. Собрался – и уехал. - Сон мне приснился. На огромном поле идет концерт. Я среди слушателей. Какие-то ансамбли, певцы. И мне так хорошо. Слева, справа, спереди – незнакомые люди, но они мне все – братья и сестры. И мы все поем, вслед за каким-то человеком на сцене. Донниковое поле, Донниковая грусть, Донниковое море, Донниковая Русь. А потом вдруг все исчезло. Певцы, сцена, зрители. Мне стало страшно, я не знаю, куда идти. И вдруг слышу, как тонкий детский голосок выводит: У моей России длинные косички, У моей России светлые реснички... Иду на голос, иду, иду – и проснулся. - Сон сбылся? - Не пойму. По крайней мере, не до конца. - Опять уедешь? Сон догадывать? Сидорин засмеялся. - Нет, просто жить. - Человеком? - Слава Богу, да. Но ты, отец, не думай, мы ведь не прощаемся, - будешь еще детей моих уму разуму учить. - Так я и не отказываюсь. А тебе совет хочу дать. - Слушаю. - Помнишь, как ты Алису к себе приручил? - В смысле, девушку? - В смысле, волчицу. Бестолочь! Когда она щенком бегала – проблем не было. А когда подросла, помнишь? - Ты что имеешь в виду? - А то! Посоветовал я тебе: избей ее за малейшую провинность, за непослушание. Как ты со мной спорил. — 253 —
|