|
- Зачем? - Не догадываешься? - Догадываюсь. Наверное, в концовке своей пьески Дуремар и место для своего монолога оставил? - Умница! Но как вы там славно поцапались на номере! Ведь разве можно придумать лучше? - И все равно, Дуремар, ничегошеньки ты не понял. - Неужели? И что же я не понял, убивец депутатов? - Подумай, если успеешь? - Чудесно! Ему осталось жизни с гулькин нос, а он вякает. - Это ты решил – сколько мне осталось? Я же говорю, что ничего ты не понял, Дуремар. - Не называй меня так... - Хорошо, не буду. Озабоченный у телефона – лучше? так тебя Лиза называла. - Ах ты... – и Львовский схватился за ружье. - Не запутался из какого стрелять, скунс? Все это Сидорин произносил с холодной презрительной улыбкой, словно специально провоцируя Львовского на решительные действия. Но тот растерялся. Может, он ожидал, что Асинкрит будет вести себя по-другому? Но кто теперь узнает об этом? Из-за кустов ирги серой молнией бросилась на спину Григорию Александровичу Алиса. Право слово, это трудно описать, поскольку, произошло все в одну секунду: вот Львовский поднимает ружье, вот с глухим рыком невесть откуда взявшаяся волчица прыгает ему на спину. Сидорин не слышал ни хруста костей, ни зубного скрежета, только голова убийцы родителей Лизоньки и Исаева как-то неестественно дернулась на бок. Асинкрит удивленно посмотрел на волчицу. - Ну, ты даешь, Алиса. Вернулась? Теперь тебе отсюда трудно будет выбраться. Впрочем, где наша не пропадала? Потом посмотрел на бездыханное тело Львовского. - Все, Григорий Александрович, занавес! Спектакль закончился. Обошлись без прощального монолога. Сзади кто-то громко кашлянул. Алиса бросилась к подошедшему человеку в ноги, радостно, словно собака, виляя хвостом. Это был Петрович. Мужчины молча обнялись, а затем долго-долго смотрели друг на друга. Не забыл меня, Петрович? - Кто бы спрашивал! Я-то ничего не забыл. - Извини, но так вот случилось. Потерпи, скоро обо всем расскажу. Затем Сидорин подошел к телу Исаева. - Бедняга. - Я все видел, - откликнулся Федулаев. - А помешать не мог? - Нет. Потом стал вот за этим следить... - Алиса... Кто бы мог подумать? - Я сам не ожидал. Надо же, не забыла она тебя. - Поверишь, Петрович, - Сидорин вдруг грустно улыбнулся, - вот этот человек, Исаев, мне перед смертью стихи читал. - Пушкина? - Нет, Георгия Иванова. - Тоже хороший поэт? Ты мне его не читал. - Хочешь, сейчас прочту. Старик кивнул – с тех пор, как они расстались с Асинкритом, никто не читал ему стихов. ...От этой картины веяло каким-то сюром. Два бездыханных тела на снегу, волчица, переводящая преданные глаза с одного говорящего на другого. Потом молодой стал читать стихи, а пожилой внимательно слушал его. Нет, они не были циниками. Просто тот, кого звали Петрович, слишком много повидал в жизни, чтобы удивляться чему-нибудь, а молодой знал, что две души сейчас предстают перед другим Судией, справедливым и беспристрастным, милосердным и суровым, каким бывает любящий отец. И нет ничего зазорного в том, чтобы проводить их стихами. — 252 —
|