|
Сказать, что оба были потрясены мистичностью своей встречи – значит, не сказать ничего. Вот и пришлось Вадиму и Галине вновь объявлять сбор, дабы вернуть парочку к реальности. Несколько раз во время разговора Глазунов пытался «завести» Асинкрита, будто случайно время от времени цитируя кого-нибудь из столь нелюбимых Сидориным «интеллигентов». Однако тот только блаженно улыбался, своеобразно откликаясь на провокацию Вадима: - Люблю тебя, Петра творенье, - говорил он, с блаженной улыбкой глядя на друга. - В конце-то концов, вы понимаете насколько сейчас серьезный для Лизы момент?! – не выдержал Глазунов. - Все будет хорошо, Вадик, - ласково ответила ему Толстикова, - у меня есть Асинкрит. - Ах, у нее есть Асинкрит! – поднял глаза к небу сын Петра. - Да, у нее есть я, - гордо повторил Сидорин. А потом добавил, обводя всех присутствующих благодарным взглядом: - А еще все вы, наши друзья. Путь свел всех нас, и это не случайно. - Какой путь? – переспросила тихо сидевшая в уголке Люба. - Молодой человек выразился в символическо-мистическом смысле, - съязвил Глазунов. – Путь, видите ли – это Дорога, но не в обычном нашем представлении... - Я поняла, - перебила Вадима Братищева. – В символизме и мистике слаба, но разбираюсь в людях. Мне тоже кажется, у нас хорошая команда и мы прорвемся. - Но для этого надо что-то делать, дорогие мои. - Так делаем мы, делаем, - возразил Глазунову Сидорин. – Сейчас просто не надо дергаться. Слишком много глаз смотрят за нами, причем, с самых разных сторон. Нам нужны уверенность, спокойствие и вера в то, что наше дело правое, а, значит, Господь нас не оставит. Попробовали дернуться – получили приключение под кроватью Бориса Аркадьевича. А Люба между тем спокойно делала свое дело и... - Умеет же говорить, гад, - поднялась Галина и, подойдя к Сидорину, обняла его. – Милый Асинкрит, разве ты не видишь, что мой бестолковый... - Какой?! - Молчи, Вадим. Не перебивай! Мой бестолковый, наивный, но очень порядочный муж хочет тебе, Асик, добра. И тебе, Лиза тоже. - Вижу. - Ну и... - Ну я и улыбаюсь и терплю его бестолковость и наивность. А Толстикова тоже поднялась и подошла к Глазунову. Обняла его и чмокнула в лысину. Вадим даже зарделся. - Вот еще, телячьи нежности. Бестолковый, сами-то какие? - Такие же, Петра творенье, - улыбнулся Сидорин, – но вы не дослушали меня. Наше с Лизой спокойствие и безмятежность вы приняли за ничегонеделание. Так? Так, не спорьте! А мы молились и... думали. Понимаешь, Вадим, может, я повторюсь, не суетиться – это отнюдь не бездействовать. Все, умолкаю. Пусть говорит Люба. Ей есть, что нам рассказать. — 222 —
|