Сиддхартха

тебе обувь знатного, и твои волосы, пахнущие ароматом благовонной воды, не

могут быть волосами странника; такие волосы не бывают у саманы.

-- Верно, дорогой. Ты наблюдателен, все замечает твой зоркий глаз. Но

ведь я и не говорил тебе, что я самана. Я сказал лишь, что странствую. Так

оно и есть: я странствую.

-- Ты странствуешь,-- сказал Говинда.-- Однако немного встретишь ты

странников, которые странствуют, одетые и обутые как ты, с такими волосами.

Много лет я хожу по белу свету, а такого странника ни разу не встречал.

-- Верю, Говинда, что ни разу не встречал. Но на этот раз, сегодня,--

ты встретил именно такого странника, в таких именно башмаках, в таком

платье. Вспомни, милый: все преходяще в мире образований -- преходящи, в

высшей степени преходящи наши одеяния, прически наших волос, преходящи самые

волосы и тело наше. Я ношу платье богача -- это ты верно заметил. Ношу

потому, что сам был богачом; я причесан, как миряне, люди, преданные

наслаждениям, ибо и сам был одним из них.

-- А теперь, Сиддхартха, кто ты теперь?

-- Не знаю, столько же знаю, как и ты. Я иду, куда глаза глядят. Я был

богачом, а теперь перестал быть таковым. А чем стану завтра -- не знаю.

-- Ты потерял свое богатство?

-- Я потерял его, или вернее -- богатство потеряло меня. У меня больше

нет состояния. Быстро вращается колесо пере рождений, Говинда. Где теперь

брахман Сиддхартха? Где самана Сиддхартха? Где богач Сиддхартха? Быстро

меняется все преходящее -- ты знаешь это, Говинда.

Долго Говинда глядел на друга молодости, и во взгляде его читалось

сомнение. Потом поклонился, как кланяются знатным, и пошел своей дорогой.

С улыбкой на лице глядел ему вслед Сиддхартха. Он все еще любил его,

этого верного, нерешительного, старого друга. Да и мог ли он в эту минуту, в

этот чудный час после своего удивительного сна, весь проникнутый "Ом", не

любить кого и что бы то ни было? В том-то именно и состояла волшебная