|
Лица убийц, словно окаменели. Воцарилось долгое и тягостное молчание. Потом Горясер усталым голосом спросил своих воинов: - Чего ждете? Услышав такой вопрос, князь Глеб пал ниц и крикнул: - Приступайте же, окаянные, и кончайте то, зачем посланы! Горясер зло посмотрел на князя: - Сейчас проверим, кто окаяннее: мы или твои холопы? А ну, повар, держи меч! Тебе, небось, живность всякую резать привычно. А мы привыкли с врагом на равных ходить. Нам безоружных юнцов резать несподручно. Ну-ка, давай, не трусь, сослужи последнюю службу своему князю. Повар Торчин принял в дрожащие руки тяжелый меч. Пошатываясь, он взобрался на корму, подошел к князю Борису, и, как во сне, не ударил, а словно уронил меч на белую княжескую шею с голубой пульсирующей жилкой... Багряное солнце садилось. Ладьи причалили к берегу. Из прибрежных камышей, дико охая, вылетела черная птица. - Сирин. Сирин, - зашептались воины, испуганно переглядываясь. Люди Горясера выволокли тело князя Глеба из ладьи, бросили его в пустынном месте между двух колод и поспешили уплыть. А над пустырем тем загорелось неземное свечение, и послышался то ли колокольный звон, то ли пение ангельское... * * * Замоскворецкому казалось, что он смотрит кино о жизни и страданиях князей Бориса и Глеба; смотрит как бы с другого берега реки, через туман... Видел он торжественный крестный ход, переносящий с пустыря святые останки князя Глеба, кумач развевающихся хоругвей, золото окладов и серебро крестов, слышал трубный бас дьякона. И неожиданно среди толпы хоругвеносцев приметил заплаканное лицо Торчина, повара-убийцы. - Эх ты, повар, повар, - прошептал Замоскворецкий и открыл глаза. Видение исчезло и воцарилась мгла. Он попробовал шевельнуть рукой, но не тут-то было, руку что-то сдерживало. "Господи, помилуй! - взмолился про себя Замоскворецкий. - Что я, в аду, что ли? Или в гробу? Холодина какая. А ну, пусти!", - он дернул, что было силы, правой рукой и разорвал полиэтиленовый покров. — 144 —
|