Мысли и сердце

Нужно посмотреть, как они устроены в палате. Снова лестницы. «Лестницы... Коридоры...» Песня такая, давно в моей голове — несколько лет.

Дверь в палату к Саше открыта. Прошмыгнуть, чтобы не заметили. Ни с кем не хочу встречаться.

А как же теперь Саша?

Да, как же теперь? Все расчеты были на камеру... Все. Пусть умирают. Он, Юля, этот Гончаров. Я больше не могу... Если мне еще разрешат оперировать, не посадят. Почему посадят? А почему нет? «Несчастный случай со смертельным исходом по вине администрации». Я администрация.

Нет, я больше, чем администрация. Я все это придумал, увлек людей, торопил. Пусть судят, сажают, это даже лучше. Искупление. Плохо, когда не было искупления, когда были ошибки с этими разными новыми операциями и никто не наказывал. Только сам. Пусть накажут. Будет легче.

Но подлые мысли тоже тут. «В твоем возрасте — сидеть... подумай...» «Не ты делал камеру, не ты ставил опыт...» Все не я.

Держись. Не поддавайся. Все ты. Только ты. Они — лишь исполнители. Люди, которые делают. Неумело, глупо делают. Нужно контролировать и думать за них. Ты виноват. Должен нести наказание. Радуйся, если кто‑то снимет с тебя тяжесть.

Вот, пришел. Что еще предстоит увидеть этим палатам?

Все тихо и благообразно. Две кровати, двое больных, укрыты. Только лица у них завязаны и руки, что видны из‑под одеяла, тоже. Искусственное дыхание. Два аппарата работают почти в такт. Из капельницы каплет кровь. Измеряют кровяное давление, записывают. Оно нормальное. Оксана сидит со своим осциллографом. По очереди приключает то одно, то другое сердце. Они сокращаются хорошо и ровно.

Все спокойно. Назначения расписаны на карте по часам, как всегда, на сутки. Потом можно расписать дальше.

Пытаемся обмануть судьбу.

Врачи сидят в коридоре — Нина, Мария Васильевна, еще кто‑то. Разговаривают вполголоса.

Мне не о чем с ними говорить. Пойду.

Не первый раз здесь умирающие больные. Бывало и по два сразу.

Нет, так ужасно, нелепо — не бывало.

Смерть одинакова. Если ошибка при операции. Если врач что‑то упустил после, в палате. Вот так же — без сознания. Так же работают аппараты. Так же нужно сказать родным: «Все, не надейтесь!»

А иногда — чудо.

Помнишь, маленький Саша, совсем недавно? Не проснулся, попал воздух в сердце; что‑то было пропущено. День, два, три. Мать со слезами вымаливает: «Может быть, есть хоть какая‑нибудь надежда?» Сначала я говорил, что есть. И сам надеялся. Но три дня никаких признаков сознания. Кора погибла. Нельзя их больше обманывать. «Нет, не надейтесь. Но будем делать все». Прошла неделя, другая. Отключили аппарат. Он все живет. (Сердце‑то заштопали хорошо!) Уже ясно: живой, но без коры. Потом мать стала уверять, что он ее понимает. Я проверяю — нет. Думаю, лучше бы он сразу умер, чем жить как животное. Прошла еще неделя, еще, и стало ясно — он понимает. Но не говорит. Никак. Все равно рады безмерно, все ходим смотреть на Сашу. Он только поводит умным взглядом. Ничего! Будет жить немым. Лечили, приглашали консультантов... Потом выписали домой. Он уже ходил чуть‑чуть, весь скрюченный. Недавно утром мать у клиники встречает, бежит навстречу. «Михаил Иванович! Саша говорит! Саша, Саша, беги сюда!» Бежит, не быстро еще, но бежит. «Саша?» — «Здравствуйте...» Бывают чудеса. Это не чудо. Борьба до конца.