|
- Миша… - Ты хочешь отодвинуть лавину ударов, прикрыться, юркнуть за щиты… Поздно. - Я надеялся на Море… - А при чём тут Море? Ты уже два месяца, - два месяца, маэстро! – не видишь и не слышишь над собой прежней угрозы. Почему? Её здесь нет. - Да. Нет… Не понимаю! - Не видишь, не слышишь, и – блаженствуешь. Как тут понять! Да… А всё ведь очевидно; просто: молотка нет над головой потому, что он уже опустился на голову! Удар прошёл. - Но… я не чувствую удара. Да меня тут же бы смяло, изувечило! - То, что прошло, - замерло на волоске тончайшем от твоей судьбы… на крохотулечном… на капелюшечном… - Ты это серьёзно? - А ты что – совсем не ощущаешь беды? - Ощущаю… Ощущаю, но – далеко… Ты-то что посоветуешь? - Пока только одно: отложи своё возвращение домой, а там, глядишь, что-нибудь придумается... Прошедший удар, при всех своих причиндалах, ждёт тебя именно в Туле. Сюда он тянуться не будет… Отложи, отодвинь своё возвращение. - Отложить… На сколько? – неделя? месяц? - Лет восемь-десять, пожалуй. - Чего?.. Ты сбрендил! Это невозможно, нет…! - Право, отложи. Отправляйся со мной к Лину, - он давно тебя ждёт-кручинится. Восемь лет – не восемьдесят, и десять – не сто. - Нет, Миша. Мне нужно... мне необходимо вернуться. Как так – всех и всё бросить! …Нет. Вернусь. Мы помолчали. Знобкий, но лёгкий ветерок становился протяжнее; ветерок крепчал, превращаясь в пронизывающий сквозняк. Море же оставалось прежним: спокойное… загустело-благостное… - Тогда – готовься. – Миша повернулся ко мне, - посмотрел внимательно, напряжённо. Здесь можно было угадать и грусть, и одобрение, но и то и другое – нераздельно, струением одним, одним прикосновением. - Тогда готовься, Сева. Ох и здорово тебя шарахнет – дух… разум… тело… – прокорёжит и взроет всё. Смятение, отчаяние, болезни, опустошения – лавиной, чередой лавин, потопом! Готовься. — 89 —
|