|
Урсула была вполне конкретно повернута на тибетском буддизме и вела, само собой, крайне добропорядочный образ жизни. Над кроватью её с одобрения хозяйки была воздвигнута сделанная по спецзаказу очень дорогая танка, и в саду установили специальную хрень для массированного сжигания благовоний, так что воняло в округе вполне заметно. Кроме того она уже напрочь заебала настоятеля монастыря своим религиозным исступлением и беседами на сокровенные темы буддизма, но тибетские монастыри вообще очень открыты для посетителей, так что почтенный Лама продолжал давать ей наставления, не переставая удивляться, где же он так поднасрал сам себе в прошлой жизни. Однако и его железное здоровье как-то дало сбой, и очередная плановая аудиенция с Урсулой была отменена. Распорядившись о внеочередном вливании денег в кассу монастыря (Урсула была богатой вдовой, но не подумай, что Лама из-за денег возился с ней, им несомненно двигали чисто духовные побуждения, и он целую минуту отказывался от двухэтажного особнячка, подаренного ему Урсулой авансом в награду за будущие старания), Урсула направилась домой, перебирая четки и поминая Авалокитешвару, которого она особенно почитала за грозный вид и роскошные усы. Встретив в воротах хозяйку и добившись от нее сочувствия по поводу плачевного состояния духовного наставника, Урсула пригласила её к себе отведать чаю, не переставая возносить молитвы за здравие достопочтенного Ламы. Грудь её вздымалась от благоговения перед несравнимой мощью и добродетелью обожаемого ею божества, когда она распахнула дверь в комнату и глазам обеих женщин предстала картина, достойная Гойи: [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Урсула не была голландским Гоголем, поэтому вместо того, чтоб запечатлеть возникшую немую сцену в своем творчестве, она банально хлопнулась в обморок. Придя в себя, она застала Лобсанга, грустно разыскивающего свои трусы (они висели на люстре, но он заметил это существенно позже, когда они ебнулись оттуда на голову Урсуле), и хозяйку, трясущую своими кулачками и неистово матерившую почему-то именно Урсулу. Потеряв смысл существования, потеряв будущего сына и верную подругу, Урсула вывалилась из комнаты и, не видя перед собой дороги, пришла в стоящий тут же ресторан-шоколадницу, где села за столик и уставилась в бесконечность невидящим взглядом. Надвигался вечер, и в шоколаднице не было никого, кроме задумчивой немки в возрасте. Привлеченная криками в коттедже и почувствовав, что Урсула имеет какое-то отношение к неизвестной трагедии, немка подсела к ней и своим безыскусным участием так растрогала ее, что та выложила ей как на духу всю историю своей драмы. Немка призадумалась. — 93 —
|