|
[… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] От области прохладного наслаждения свободой в глубине груди отделился протуберанец тревожащего, беспокоящего, и мне стало ясно, что это чувство ужаса – от того, как же могли люди жить раньше – сжигали ведьм, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] Я отвлекся от этого протуберанца, отмахнулся от него, мне было неприятно думать об этом, как тебе неприятно представлять сжигаемую на костре женщину. Я знал всем своим существом, что дети, в которых с самого нежного возраста уничтожают сексуальность, испытывают страдания, сопоставимые со страданиями сжигаемых женщин. Я воспринимал это сейчас с болью, как невыносимое варварство. Эта ясность – про детей – принесла неожиданное освобождение. На людях, конечно, никто не признается в том, что у него возникают сексуальные чувства к подросткам и детям, и большинство никогда не признается даже самому себе в этом, но в глубине каждый о себе это знает, и это является источником психотических состояний. А сейчас это полностью ушло. О чем беспокоиться, если секс, это самая естественная вещь в мире [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] Устав сидеть, я встал и прошел немного вниз, в сторону базового лагеря Чо-Ойю. Я опасался, что от физической активности устойчивость ясностей начнет падать, но ничего подобного не произошло. Видимо, я перешел некую грань устойчивости. Редкие порывы ветра приятно охлаждали, и так как на этой высоте в безоблачную погоду солнце жарит очень серьезно, то это было очень здорово. Ветерок пролетал, увлекая за собой травинки, и они издавали очень приятное шебуршание. В этой абсолютной гималайской тишине каждый звук становился удивительно отчетливым и многогранным. Словосочетание «шелест травы» казалось удивительно плоским и беспомощным средством описания этого густого набора звуков, и в этот момент еще одна ясность поразила меня, возникнув из ниоткуда. Удивило то, что ясность появилась значительно раньше, чем я сформулировал ее в виде слов. Вообще описать, что такое «ясность», мне никак не удавалось, она была чем-то таким… «вещью в себе», чем-то фундаментальным, а слова лишь облекали ее, оформляли, делали объектом анализа. Ясность возникла насчет того, что право человека на тишину является таким же неотъемлемым, как и… я не стал придумывать сравнения. Неотъемлема. И мне стало самоочевидно, что люди будущего, которые так ценят свою свободу, обязательно должны уделять огромное внимание прекращению беспокоящих звуков. Хлопающие двери, гудки машин, громкие крики, громыхающие грузовики, громкоговорители на улицах, открыто звучащее радио в общественных местах, и прочее и прочее – все это уйдет в прошлое. Уборщица, моющая пол в ресторане, не будет иметь скрипящую обувь и дребезжащее ведро. Аккуратно и последовательно люди начнут удалять лишние звуки из своей жизни, и пространство все более будет наполняться живыми звуками природы – шелестом трав и листьев, скипом качающихся веток, журчанием ручья, мягчайшими звуками шлепающих по земле лап собак и девочек. — 37 —
|