Феноменология Души

И вот тяга к отрицанию, которую Фауст разделял в себе с Мефистофелем (или с Люцифером), обретает необходимый противовес в положительном идеале – в идеале борьбы. Почему я говорю положительный идеал – борьба это не обязательно положительный идеал (здесь мы можем так же видеть архетипическую фигуру Ареса). Можно обойтись и без Ареса, но тем не менее, на мой взгляд, эта одержимость отрицанием – мы можем ей найти противовес именно в борьбе. В борьбе, которая позволяет нам каждое отрицание интегрировать. Это и есть работа души. И именно поэтому Фауст все-таки удостаивается того апофеоза, которым Гёте заканчивает свою трагедию – он спасен.

Небольшое отвлечение – дело в том, что в миг своего высшего прозрения, когда Фауст глядит на долину и видит там свободный народ, который трудится, в этот момент он уже слеп. И почему же Гёте делает его слепцом в этот момент? Вряд ли это обстоятельство случайно – Гёте все-таки был величайшим реалистом и никому не хотел внушить, что грандиозное видение Фауста где-то на земле уже стало реальностью. То, что открывается незрячим его глазам – это не настоящее, это будущее. Фауст видит неизбежный путь развития действительности. И его видение будущего не лежит на поверхности, оно воспринимается не чувственно глазами, оно воспринимается ясновидящим разумом. Перед Фаустом копошатся лемуры, символизирующие некие темные силы истории, которые не позволяют миру добраться до цели так быстро, как он думает и как надеется – и слава богу, потому что накапливается опыт. Прокладываются все новые и новые дорожки в лабиринте Ризомы, в лабиринте души, или в лабиринте Мировой Души. Эти демоны торможения, которые представлены в виде лемуров, в финале не осушают болото, как видится Фаусту, а роют ему могилу. На этом поле потом будут работать свободные люди, это болото будет осушено, и это море исторических противоречий будет поглощено водой плотины. И в этом идея прозрения Фауста, идея его пути, которую можно назвать основой той исторической драмы, которую отразил Гёте – драмы о судьбе человечества.

Соответственно, Мефистофель, который делал ставку на конечность жизни Фауста, оказывается посрамленным. Но здесь посрамление тоже можно понимать двояко: не обязательно это срам, в данном случае Люцифер, который действует через Мефистофеля, он на самом деле помогает пройти человеку этот урок. И ему нужно сыграть в поражение. Это сложный урок, и для того чтобы выйти из сопричастности духу отрицания и сопричастности Люциферу, нам нужно пройти множество конфликтов, как это и показано у Гёте. Потому что Фаусту, по мысли Гёте удается жить жизнью всего человечества, включая грядущие поколения, и человек измеряется масштабом, которым он живет, не важно кто он, дворник или президент страны, ученый, музыкант или кто-то ещё. Все зависит от контекста, в котором он себя мыслит, чувствует и переживает. Это может быть контекст маленького уютного сподручного мирка. Помните, как говорил философ Алексей Федорович Лосев – весь мир – это миф, только одно дело миф ли это сподручного мирка, или это мир Универсума. Человек, подобный Фаусту – это образ настоящего духовного роста, стремления от частного к целому. Сейчас появилось целое «розовое» направление духовности, которое полностью поглощено обществом потребления (под ОП я имею ввиду не людей, а архетип). Религия, эзотеризм, пресловутый New age, наука, культура, медицина – все это вошло в ценности общества потребления. А что такое духовность – забыли. Духовность – это движение от частного к целому. Сейчас же происходит наоборот – движение от целого к частному, к иллюзии индивидуальной гарантии безопасности, спокойствия, стабильности, денег, благополучия, здоровья и прочих утилитарных ценностей, которым помогают всевозможные психологи, целители, колдуны, экстрасенсы и прочие т.н. люди «духовки». Это не духовность – это совершенно противоположное движение.