Да! Нет!! Ух, ты!!!

4 Пальцы пианиста

В полдень жареное солнце раскалило воздух до такой температуры, что деревянный просмоленный подоконник Сашиной комнаты нагрелся не хуже русской печи. Окна были хоть и маленькими да засаленными от многолетней тротуарной пыли и грязи из-под лошадиных обозов, из-под ног прохожих, от разбиваемой дождем земли, но свет вполне еще пропускали, что радовало всякого постояльца, и тем более радовало того человека, для которого солнечный свет был не просто светом, но нечто большим и волшебным: преломляющим миры на цвета.

Александр нашел минутку, после пятичасовой работы с новой картиной, чтобы отдохнули ноги и кисти рук: все время он писал стоя, напряженно сжимая в пальцах кисточку. Это была его особенность; когда мастер ваяет свое полотно, он полностью расслаблен, только пальцы не слушаются – они становятся свинцовыми хищниками, что впиваются в деревянную рукоять кистей. Это утомило художника, и он, приклонившись на соломенный матрац, тихонечко задремал. Во сне ему снилось, как будто кисточка вросла в руку, будто бы ее уже никоим образом невозможно оторвать, и он так и живет с ней в руке. И что интересно: это ни печалит его, ни приносит неудобств. Это так закончено в своей форме; вот бы и вправду кисти вросли б в руки – тогда можно было бы писать всюду, где бы ни находился… И тогда ему уже не пришлось бы объяснять зачем он пишет свои картины, ведь это и так очевидно: Бог дал ему руки-кисти – он не может не писать. От этого сна стало легко на душе.

Разбудил его звон дребезжащего стекла. На подоконник из приоткрытого окошка неизвестный бросил камень, а к камню была привязана аккуратно сложенная бумага, словно записка. С волнением от неожиданного вторжения, Александр встал с постели, и, взяв послание, развернул его. Это было письмо, направленное лично ему. Письмо от девушки: с первых же строчек не было сомнений. Слова были выведены аккуратно, синими чернилами; листочек сложен вчетверо и слегка надушен терпким розовым ароматом.

Сударь,

Прошу вас, прочтите это письмо внимательно до конца. Теперь, когда оно написано моей рукой, это стало для меня вопросом чести.

Мы с вами не знакомы, но чувствую я, когда украдкой смотрю на вашу картину «Поле хмурится», то трепет заполняет мою грудь, становится не по себе. Я раскаиваюсь в преступлении: украденная картина моих рук дело. Ради бога, не гневайтесь, но прошу, поймите же мою сиротливую душу… То, что вы делаете – ваши работы – сводит меня с ума, я думать не могу ни о чем, кроме вас.