|
Дальнейшая жизнь в городе Александру не представлялась. По крайней мере, в тот вечер, когда он в последний раз вернулся из школы. Он намеревался раздобыть материалы для следующих работ – краски и холсты, а затем вернуться в места, где вырос, чтобы писать, писать и писать. Но судьба решилась иначе. В кармане засаленного льняного пиджака напрашивалась в руку последняя монета. Монета мелкого достоинства, монета-символ духовной незрелости общества. И эту последнюю монету Саша потратил на новые кисти. Деньги в его руках, которыми по силам своим помогал брат Дмитрий, а также, которые удавалось заработать, чистя сараи и пася ранним утром соседский скот, расходовались сообразно главной цели: питался он через день, а все остальное шло на холсты. Этого, конечно, было недостаточно. Крайне недостаточно. И бог посылал ему возможности, чтобы подзаработать монету-другую. Александр же никогда не брезговал никакой работой; всякая работа была для него лишь средством оставаться собой, не предавать себя в творчестве. Зная эту особенность его, плохие люди пытались извлекать и для себя выгоду. На соседнем постоялом дворе, старшая служанка хозяев – пьяница и развратная баба – сманила за приличный куш Александра на луг, где мирно паслись овцы. – Я слышала, что ты нуждаешься в деньгах, – ехидно спросила Проня – так попросту звали девку. – Да, нуждаюсь. Есть ли у твоего хозяина работа для меня? – У хозяина нет работы… у меня есть для тебя работа, – ответила Проня, прищуривая глаз. – Что же ты предлагаешь? – обнадёжился Александр. – Два серебряных рубля. Приходи вечером, как сядет солнце, на Рожнины луга – узнаешь, что делать. – А не обманешь? Я слышал, что тебя лучше держаться подальше. – А не обману. Вот задаток, возьми рублик. И Александр тот час же побежал в лавку багетчика, чтобы купить на авансированный рубль индиговых красок: его «Утреннее млеко» оставалось незавершенным из-за отсутствия лунного пейзажа. В багетной мастерской, как и велит их порядок, продавец выписал мальчику краску. Все чин-чином, полотно было исполнено, как того хотел мастер. Когда солнце село, он отправился к Рожниным лугам, как и было оговорено с Проней. Крестьяне уже загнали свой скот в хлева. А полевые ромашки закрывали свои прекрасные бутоны под стрекот сверчков. Тропинка вела точно: два стога сена стояли сторожевыми всего поля, а между ними еле струился сизый дымок. Александру стало как-то не по себе, он не боялся, но сердце его сжималось с каждым шагом в сторону назначенной встречи. И повернуть нельзя: деньги уплачены и уже потрачены на масло для его живописи. Он просто шел на дым. — 13 —
|