|
Они наклонились над столом, внимательно рассматривая окровавленное ухо. - Не очень хорошее ухо,- усмехнулся Одноглазый Вэн. - Ужасное ухо,- пропищала Толстуха Фу. - Отвратительное,- усмехнулся Одноглазый Вэн, - Самое худшее ухо, что я видела,- пропищала Толстуха Фу. - К тому же какой в нем прок? - спросил Одноглазый Вэн. - А ты посмотри на того мерзавца, которому оно принадлежало, и представь, сколько грязи оно слышало,- мастер Ли нагнулся над столом и прошептал: - Допустим, у тебя есть враг. - Враг,- сказал Одноглазый Вэн. - Он богат, и у него много земли. - Земли,- сказала Толстуха Фу. - Через нее протекает река. - Река,- сказал Одноглазый Вэн. - И вот полночь. Ты перелезаешь через забор, собаки тебя не почуяли, и ты тенью крадешься к истоку реки. Здесь ты озираешься, достаешь из кармана это отвратительное ухо и окунаешь его в воду. И из него вытекают такие грязные, жуткие, мерзостные слова, что рыбы на тысячи миль всплывают брюхом вверх. Коровы дохнут, едва попив из реки. Прекрасные сочные поля засыхают, а дети, искупавшись раз, заболевают проказой. И все это - за одного лишь козла! Толстуха Фу закрыла лицо руками. - Десять тысяч благословений той женщине, что родила на свет Ли Као,- запричитала она. Вэн же промокнул глаз грязным платком и хмыкнул: - Ладно, твоя взяла. В деревне моя жизнь шла размеренно, сезоны плавно сменяли друг друга. Теперь же меня подхватил ураган мира Ли Као, и, должен признаться, я пребывал в шоке. Но так или иначе следующее, что я помню - мы вместе с Ли Као и Толстухой Фу едем в роскошном паланкине по улицам Пекина, а Одноглазый Вэн идет впереди, разгоняя бедняков длинной тростью с золотым набалдашником. Одноглазый Вэн был одет как слуга из очень богатого дома, Толстуха Фу - как служанка, в то время как на нас с Ли Као красовались ослепительные халаты из тончайшего зеленого шелка, подпоясанные серебряными поясами, окаймленными нефритом. Жемчужные нити свисали с наших шляп и раскачивались на ветру, а мы важно сидели и обмахивались веерами. Процессию замыкал слуга. Он волочил за собой груженную всяческими помоями тележку и паршивого козла, и это был тот самый разбойник, который еще недавно так браво размахивал ножом. Сейчас его голова была перебинтована., и он то и дело жалобно всхлипывал и стонал: "Мое ухо". — 27 —
|