|
– Это другое дело. Пономарев стоял и покорно терпел. Богомол еще раз скользнул взглядом по двум шеренгам Красной гвардии, как будто подсчитал ее силы; задержался на бледном веснушчатом лице Николая Котлярова, хорошо рассмотрел широкую фигуру старого Котлярова на правом фланге и отвернулся. Алеша сжал губы, глянул на отца. – Где Муха? – спросил Семен Максимович. Алеша кивнул на ворота, – табачники были уже там. Семен Максимович распорядился: – Давай туда. Алеша подал команду: – На ремень! Может быть, только теперь Богомол хорошо понял, что за плечами у красногвардейцев винтовки. Он зябко сдвинул полы своего макинтоша и, глядя в землю, пошел к трибуне. Навстречу ему спешил Муха. Он как будто что-то жевал, скулы у него ходили. Подал руку Богомолу, другую протянул к Семену Максимовичу: – Семен… – Богомол перебил его: – Товарищ Муха, собственно говоря, что вы думаете предпринять? Что вы предлагаете? – Народ сам предложит… – Народ само собой, а ваша фракция? – У нас нет фракции. У Богомола тонко дрогнули выразительные актерские губы: – У большевиков нет фракции? – Да у нас в заводском комитете все большевики. – Как это так? Меньшевики у вас есть? – Да нет… – Муха подергал свою остренькую бородку. – У нас этого не водится. Беспартийные есть, так они, почитай, все равно большевики. – О! Тогда я понимаю, в чем дело. Понимаю. Да, конечно… И Красная гвардия! Сигнала ждете? – Ждем не сигнала, а… там будет видно. И кроме того… толку ждем. – Толку? А если не дождетесь? Муха неожиданно рассмеялся, весело, свободно, как юноша, легко перевернулся, чтобы ветер запахнул полы его пиджака. – А если не дождемся – добьемся. Богомол отстал и заговорил с Остробородько, близко наклонившись к его лицу, показывая куда-то на небеса. Пономарев тащился сзади, скучный и как будто спокойный. На его физиономии ничего не выражалось, кроме хорошо налаженного терпения. И борода его терпеливо ходила по ветру, и глаза с терпеливой выносливостью пробегали по встречным лицам, перехватывали человеческие острые взгляды и с терпеливой аккуратностью откладывали их в сторону как ненужные подробности набежавшего длительного ненастья. Так человек в пути, идущий через вьюгу, терпеливо месит ногами снег, отворачивается от ветра, регулярно настойчиво стряхивает снежный прах с платья, а верит и радуется только бледным огням впереди или хотя бы огням в воображении. Митинг начался. И как только Муха открыл его и сказал первое слово, стало понятно, что собрание сегодня серьезное, что все придают ему большое значение, что никто не собирается шутить и другому шутить не позволит. Даже мальчишки, рассевшиеся на заборе, серьезно смотрели на трибуну и слушали. — 367 —
|