|
– Мама! Он гораздо быстрее учился понимать чужие слова, чем говорить, и все время приставал к отцу, совершенно забыв о суровой его недоступности и молчаливости, просил его говорить. Семен Максимович серьезно ему отвечал: – Что я буду тебе говорить? Ты половины все равно не поймешь. Вояка! Вот лучше ты расскажи, как ты заслужил эту штуку. Отец брал в руки золотое оружие сына и рассматривал его – и как будто довольным и в то же время ироническим взглядом: – За что тебя наградили? Понимаешь? Алеша оживленно кивал дрожащей головой и кричал: – Тулеметытыты… тулеметытты! Де… десятьть… тулеметототов! Он смеялся отцу и взмахивал кулаком: – Десятьть! – Десять пулеметов? Это ты забрал? У Немцев? – Немцыцыцы! – Молодец, Алеша! Молодец! – Таладеццц! – повторял Алеша радостно. – Вот именно: молодец! Отец усаживал Алешу на стул, неумело рабочей сухой рукой гладил его по плечу. Старался серьезно растолковать ему, как малому ребенку: – Ты понимаешь? Они, сволочи, все воображали, что это они хозяева, они и герои. Куда ни посмотришь, все они – начальники и герои. А наш брат вроде как для черной работы, вроде волов. Нагонят тысячи нашего брата – серая скотина! Алеша слушал отца внимательно, кивал головой и повторял некоторые слова, давая возможность отцу заключить, что он все понимает из сказанного: – Нанашшш браттт! Ткатинанана! – Да, скотина! У них все! У них и деньги, и мундиры. У них и родина. А мы безродные как будто. Куда погонят, туда и идем. Ему, понимаешь, родина, потому что он по родине на колесах катается. А наш брат пешком ходит; да и куда ему ходить, на работу да с работы, так зачем нам родина. Мы ее и не видели. Я вот счетом в нашем городе двадцать раз был. А то все – Кострома. Семен Максимович говорил негромко, строго, все время оглядывался на окно, как будто именно за окном помещались «они», и проводил пальцем под усами, по сухим тонким губам. – Родина! Ничего, Алеша! Это хорошо, что ты не трус, а только… у нас такие разговоры… правильные разговоры: пускай расколотят этого нестуляку проклятого! Эту сволочь давно бить следует. Алеша удивленно глянул на отца и ничего не сказал. Старый Теплов, худой, похожий на подвижника, трогал прямыми темными пальцами клинок почетной сабли и о чем-то крепко думал, решал какие-то трудные вопросы. Смотрел на этот клинок его сын, и впервые зашевелился у него в душе странный холодный расчет: для чего его батальон понес свои жизни в боях под Корытницей? Не для того ли, чтобы лишний раз убедиться: какие отвратительные руки распоряжались этими жизнями? — 290 —
|