|
Зубакиным. Этот командированный из Смоленска клубный инструктор и лектор оказался "розенкрейцерским епископом Богори Вторым". Дальнейшее настолько любопытно, что я полагаю нужным привести текст Эйзенштейна целиком: "Я никогда не забуду помещения "ложи" в Минске. В проходном дворе - одноэтажный дом, занятый под красноармейский постой. Несколько комнат с койками, портянками, обмотками, гармонью и балалайкой. Задумчивые и озабоченные красноармейцы. Маленькая дверь дальше. За дверью что-то вроде бывшего кабинета с письменным столом с оторванными дверцами. Дальше еще дверь в совсем маленькую комнатку. Мы проходим туда - несколько человек. Громадного роста, состоявший когда-то в анархистах, дегенерировавший русский аристократ с немецкой фамилией. Неудачник - сын одного из второстепенных русских композиторов. Актер Смолин из передвижной фронтовой труппы. Между исполнениями роли Мирцева в пьесе "Вера Мирцева" он лечит мигрени наложением рук и часами смотрит в хрустальный шар в своем номере гостиницы. Тренькает за дверью балалайка. Стучат котелки с ужином из походной кухни во дворе. А здесь - омовение ног посвящаемым руками самого епископа. Странная парчовая митра и подобие епитрахили на нем. Какие-то слова. И вот мы, взявшись за руки, проходим мимо зеркала. Зеркало посылает союз наш в астрал. Стучат опустевшие котелки. Балалайку за дверью сменяет гармонь. А мы уже - рыцари. Розенкрейцеры. И с ближайших дней епископ посвящает нас в учение Каббалы и "Арканы" Таро. Я, конечно, иронически безудержен, но пока не показываю вида..." Не будем обращать внимания на ироничность и на подчеркнутую пренебрежительность Эйзенштейна к своим спутникам, столь контрастирующие с неподдельным восторгом по их поводу в письмах, - ведь воспоминания эти написаны в 1946 году, когда почти все они погибли в лагерях. Для нашего — 400 —
|