|
Таким образом, К.К.М. знает; он слишком умен, слишком хороший наблюдатель человеческой натуры, чтобы остаться в неведении о том наиболее важном из фактов, именно, что у этой женщины нет никаких возможных мотивов для обмана. В его письме имеется одна фраза, которая, если бы была составлена в немного более добром духе, очень годилась бы, чтобы доказать, насколько хорошо он в состоянии оценить и признать действительные побуждения, если бы его ум не был отравлен предвзятым мнением... Он замечает, что система обмана может быть обязана своим происхождением ее усердию, но рассматривает это как нечестное усердие. А теперь хотите ли знать, насколько она виновата? Знайте тогда, что если она когда-либо была виновата в настоящем, умышленном обмане из-за этого «усердия», то это было, когда она при совершении феноменов, за исключением таких пустяковых, как стук и звук колокольчиков, постоянно отрицала, что она лично имеет к ним какое-либо отношение. С вашей «европейской точки зрения» — это прямой обман, громкая ложь; с нашей азиатской точки зрения — хотя неблагоразумное и порицаемое усердие, неправдивое преувеличение или то, что янки назвали бы «вопиющим самодовольством», предназначенным в пользу «Братьев», — все же, если мы заглянем в побуждение — возвышенное, самоотверженное, благородное и похвальное — не бесчестное усердие. Да, в этом, и только в этом одном, она постоянно была виноватой в обманывании друзей. Ее никогда нельзя было заставить понять крайнюю бесполезность и опасность такого усердия; понять, что она ошиблась в своем мнении, что этим она увеличивает нашу славу, тогда как, приписывая нам очень часто феномены весьма ребяческого свойства, она лишь понижала нас в оценке публики и подтверждала слова своих врагов, что она «только медиум!». Но это было бесполезно. Согласно нашим правилам, М. не разрешалось прямо запрещать ей такой образ действия. Ей должна была быть предоставлена полная свобода действий, свобода создавать причины, которые в должное время стали ее бедствием, ее позорным столбом. Он мог в лучшем случае запретить ей производить феномены, и к этой последней крайности он прибегал так часто, как только мог, к великому недовольству ее друзей и теософов. Было ли это или есть недостаток умственной восприимчивости в ней? Несомненно, нет. Это психологическая болезнь, над которой у нее мало или почти нет власти. Ее импульсивная натура, как вы правильно заключили в вашем ответе, всегда готова увлечь ее за пределы истины, в область преувеличений; тем не менее без всякой тени подозрения, что она этим обманывает своих друзей или злоупотребляет великим их доверием к ней. Стереотипная фраза: «Это не я; я сама ничего не могу сделать... Это все они — Братья... Я только их смиренная и преданная рабыня и оружие» — это явная ложь. Она может и производила феномены благодаря ее природным силам и нескольким долгим годам регулярной тренировки, и ее феномены иногда лучше, чудеснее и гораздо более совершенны, нежели феномены некоторых высоких посвященных чела, которых она превосходит в художественном вкусе и чисто западной оценкой искусства, например в мгновенном создании картин; вот свидетельство — ее портрет «факира» Тиравала, упомянутый в «Намеках», в сравнении с моим портретом производства Джуль Кула. Несмотря на все превосходство его сил по сравнению с ее силами, его молодость, противопоставленную ее старости, а также неоспоримое и важное преимущество, которым он обладает, благодаря тому что его чистый, неомраченный магнетизм никогда не имел прямого соприкосновения с великой нечистотой вашего мира и общества, — все же, делай он что хочет, он никогда не сможет создать такой картины просто потому, что он не в состоянии ее себе представить в своем уме и в тибетском мышлении. Таким образом, приписывая нам авторство всякого рода несерьезных, часто неуклюжих и подозрительных феноменов, она неоспоримо помогала нам во многих случаях сэкономить иногда две трети применяемой энергии, и когда ее за это упрекали — ибо часто мы были не в состоянии помешать ей в этом на ее конце линии, — она отвечала, что ей она не нужна и что ее единственная радость — быть хоть немного полезной нам. И таким образом она продолжала убивать себя дюйм за дюймом, готовая отдать — ради нашей пользы и прославления, как она думала, — свою кровь жизни каплю за каплей и все же неизменно отрицая это перед свидетелями и утверждая, что она к этому не имеет никакого отношения. Назовете ли вы это возвышенное, хотя и лишенное смысла, самоотречение «нечестным»? Мы — нет; и также мы никогда не согласимся рассматривать это в таком освещении. Теперь подойдем к сути: движимая тем чувством и крепко веря в то время (потому что это было позволительно), что Харричанд — достойный чела[118] йогина Даянанда, она позволила К.К.М. и всем тем, кто присутствовали, находиться под впечатлением, что Харричанд является тем лицом, которое произвело феномен; и затем она в течение двух недель трещала о великих силах Свами (Даянанда) и добродетелях Харричанда — его пророка. Как страшно она была наказана, каждый в Бомбее (так же как и вы сами) хорошо знает. Сперва «чела» превратился в предателя по отношению к своему Учителю и его союзникам, а также — обычным вором; затем «великий Йогин», «Лютер Индии» (т. е. Даянанда) принес ее и Г.С. Олькотта в жертву своему неутолимому честолюбию. Весьма естественно, что, в то время как предательство Харричанда — как бы ни казалось оно возмутительным для К.К.М. и других теософов — оставило ее незадетой, ибо Свами сам, будучи ограбленным, взялся защищать «Основателей», — предательство «Верховного Главы теософов Арья Самадж» не было рассмотрено в истинном свете; вышло, что не он вел фальшивую игру, но вся вина легла на эту несчастную и слишком преданную женщину, которая, ранее превознося его до небес, позже была вынуждена в целях самозащиты обличать его mala fides и истинные побуждения в Теософе». — 306 —
|